Альфред Козинг - Восхождение и гибель реального социализма. К 100-летию Октябрьской революции

По-видимому, Сталин считал это ловким манёвром, тем более что на публике он старался вызвать впечатление, будто воспринимает эту «дружбу» всерьёз. Видимо, он не понимал, либо не воспринимал, либо сознательно принимал то, что его беспринципное поведение выходит далеко за допустимые границы искусной внешнеполитической деятельности и вызывает не только растерянность, но и дезориентацию и деморализацию.

Советский историк А. М. Некрич (1920–1993) в своей книге «22 июня 1941» (она вышла в октябре 1965 г., а спустя два года он был исключён из-за неё из партии) кропотливо свёл все высказывания и действия Сталина непосредственно перед фашистским нападением на СССР, направленные на усиление этого впечатления «дружбы». Очень возможно, что влиятельные антисталинистские круги, стоявшие за ним, побудили его к этой работе, однако после прихода к власти Брежнева он всё более и более попадал под критику, и тогда внезапно оказалось, что он остался в полном одиночестве. Факты, собранные Некричем, не вызывают сомнения, однако в его изложении они могли создать неверное впечатление, будто Сталин доверял Гитлеру больше, чем кому бы то ни было из числа тех, кто предупреждал и информировал его. Однако это было вовсе не так: не стоит недооценивать Сталина и считать его наивным. Сталин ни на грош не доверял Гитлеру, он был в курсе и учитывал все поступавшие к нему предупреждения и сообщения — как от Рихарда Зорге, так и от президента Бенеша. Но он не сделал из них правильных выводов, поскольку всё время боялся дать повод Гитлеру для преждевременного нападения. Это объясняет его колебания и непонятное промедление в начале агрессии.

Насколько Сталин был готов презирать всякие принципы, видно из того, что уже после начала Второй мировой войны он изображал Германию «миролюбивым государством», которому объявили войну Франция и Англия, из-за чего он теперь требовал от них начать с Германией переговоры о мире. По-видимому, он позабыл о том, что война есть продолжение политики другими средствами и поэтому для характера войны не важно, кто кому первым объявил войну (хотя Сталин очень хорошо знал книгу «О войне» немца фон Клаузевица).

Поскольку в силу своей полной зависимости руководители Коминтерна были вынуждены защищать эту беспринципную тактику Сталина, европейские коммунистические партии не только пребывали в совершенной растерянности, но и были вынуждены принимать решения, загнавшие их в изоляцию и подорвавшие их политическое влияние среди населения. Так произошло в особенности с французской партией, которая в течение некоторого времени действовала словно без собственной головы.

Другое следствие теории социализма в одной стране и основанной на ней сталинской политики проистекало из того взгляда Сталина, что диктатура пролетариата в принципе должна быть связана с однопартийной системой, поэтому коммунистическая партия должна остаться единственной партией в социалистическом обществе. Этот вопрос приобрёл международное значение, так как с ним было связано отношение коммунистического движения к социал-демократии.

Здесь Сталин схематически перенёс положение, сложившееся в СССР — где не было никакой другой партии, кроме коммунистической — на всё будущее развитие, в результате придя к совершенно необоснованным выводам. Из того факта, что социал-демократия в определённом смысле трансформировалась в «буржуазную рабочую партию», он вывел необоснованное заключение, будто из-за этого она больше не является частью рабочего движения. Поскольку правящая буржуазия ради сохранения капитализма опиралась в том числе и на социал-демократию, он посчитал социал-демократические партии, существовавшие в европейских странах, главным врагом коммунизма, которого необходимо победить для обеспечения возможности свержения власти буржуазии. Исходя из схематического понимания сложных классовых отношений в европейских странах, он пришёл к совершенно неверной оценке буржуазных партий, и прежде всего фашизма, посчитав социал-демократию его частью. Из этого он заключил, что невозможно установить диктатуру пролетариата, если перед тем не «разбить» социал-демократию.

В статье «О международной ситуации» (сентябрь 1924 г.) Сталин писал:

«Фашизм есть боевая организация буржуазии, опирающаяся на активную поддержку социал-демократии. Социал-демократия есть объективно умеренное крыло фашизма. [...] Эти организации не отрицают, а дополняют друг друга. Это не антиподы, а близнецы» [199] Сталин И. В. К международному положению. Сочинения, т. 6, с. 281. .

Такой совершенно ошибочный взгляд привёл к возникновению глубокой вражды между коммунистическими и социал-демократическими организациями, что постоянно вызывало конфликты. Это объективно ослабило рабочее движение в целом, усилив реакционные организации буржуазии. Коминтерн навязал КПГ сталинскую политическую линию, что имело особенно фатальные последствия, поскольку опасность фашизма становилась всё более реальной.

Сталин, неспособный к серьёзному марксистскому анализу классовых отношений, установившихся в начале 1930‑х годов в Германии, поверхностно и схематически перенёс бывшее тогда совершенно верным во времена Октябрьской революции отношение большевиков к меньшевикам на отношение коммунистической партии к социал-демократической партии Германии, не учтя того, что в Германии на тот момент сложилась совершенно иная ситуация.

Немецкая социал-демократия традиционно глубоко укоренилась в рабочем движении, долгое время получая на выборах больше голосов, чем коммунистическая партия. Нет сомнений в том, что её руководство обуржуазилось и с 1918 года играло роль врача у постели больного капитализма. Однако в конце 1920‑х — в начале 1930‑х гг. власть крупной буржуазии в Германии оказалась в столь глубоком кризисе, классовые битвы настолько обострились, что созрела революционная ситуация, и буржуазное правительство могло действовать уже лишь опираясь на законы чрезвычайного положения. Правящие круги крупной буржуазии пришли к выводу, что социал-демократия более не способна гарантировать правление капитала. И потому они ориентировались на фашистскую партию Гитлера, финансируя и поддерживая её иными способами, поскольку верили в помощь Гитлера в сохранении их политической власти.

Однако для Гитлера коммунисты в той же степени, что и социал-демократы, оставались марксистами и предателями родины, подлежащими уничтожению и истреблению. Потенциальная власть фашистов одинаково угрожала и коммунистам, и социал-демократам, и этой опасности можно было избежать только за счёт ведения совместной антифашистской борьбы. Независимо от различий и расхождений, установление единства действий было единственным обещавшим успех выходом из кризиса и в то же время путём для достижения социального прогресса в Германии.