Альфред Козинг - Восхождение и гибель реального социализма. К 100-летию Октябрьской революции

Ввиду этих фактов вполне понятно, почему утверждение Сталина, будто бы социалистическое общество уже построено и находится на пути постепенного перехода к коммунизму, после его смерти было поставлено под сомнение. Как ни странно, первым против него выступил В. М. Молотов (1890–1986) в статье, вышедшей в 1954 г. в журнале «Большевик». Бывший в течение ряда лет и вновь назначенный министром иностранных дел Молотов заявил в ней, что к нынешнему моменту были созданы лишь основы социализма. Возможно, Молотов высказывал свои мысли Сталину ещё в 1936 г. и в конце 1930‑х годов, поскольку с тех пор отношение Сталина к Молотову считалось насторожённым, что выразилось в весьма частой критике его работы на посту главы правительства (1930–1941) и в конце концов в его смещении с этого поста.

Выступление Молотова в «Большевике» не только встретило возражения, но и вызвало настоящее возмущение в Президиуме КПСС, в результате чего он вынужден был отозвать сделанное утверждение. Это происшествие, однако, проливает свет и на теоретический уровень тогдашнего руководства КПСС, которое несло на себе глубокий след субъективизма и неизменно оставалось во власти сталинских взглядов. Оно не было способно к реалистической и объективной оценке советского общества.

Довоенные репрессии возобновились с окончанием войны, пусть и не в прежнем объёме. Теперь они были направлены прежде всего против настоящих и мнимых «коллаборантов», предавших свою страну, сотрудничая с фашистскими оккупантами. Фактически, в тех случаях, когда это было доказано, юридическое преследование представляется правомерным. Однако формы и методы были весьма сомнительны, а иногда и прямо противозаконны — например, переселение целых народов в другие регионы Советского Союза.

Однако то, что солдаты, освобождённые из немецких лагерей военнопленных, а также насильно угнанные в Германию «восточные работники» («остарбайтеры»), при своём возвращении на родину считались предателями и в отдельных случаях подвергались наказаниям, являлось произволом, лишь усугубившим трагическую судьбу многих семей. Это было жестоко и явно противоречило всем принципам социализма и советского законодательства, равно как и элементарным представлениям о справедливости.

То же самое можно сказать и о том факте, что более двух миллионов человек, осуждённых за якобы «антисоветскую деятельность», продолжали работать в лагерях.

В конце 1940‑х гг. волна новых репрессий достигла и партии. В ходе так называемого «ленинградского дела» было осуждено несколько сотен ведущих работников ВКП(б), многие из них были расстреляны. Карательная вакханалия, в которой по поручению Сталина главную роль исполнил Г. М. Маленков, оправдывалась, как обычно, надуманными обвинениями — заговором ленинградского руководства партии против ЦК, — затронув даже ведущих деятелей Центрального Комитета в Москве, происходивших из Ленинграда, например, председателя Госплана Н. А. Вознесенского и секретаря ЦК М. И. Кузнецова, ответственного за государственную безопасность. Оба этих члена Политбюро, возможно, рассматривались как кандидаты на более высокие посты в послесталинскую эру. Они были арестованы, осуждены и расстреляны. Инициатором интриги, как предполагают, был Маленков, намеревавшийся устранить прямых политических конкурентов. Он же принял заметное участие в антисемитской кампании в начале 1950‑х гг., инициированной Сталиным и достигшей своей кульминации в так называемом «заговоре врачей». Зимой 1952–1953 г., после процесса Сланского в Праге, на котором 11 из 14 деятелей Коммунистической партии Чехословакии (из них 11 евреев), обвинённых среди прочего в «сионизме», были приговорены к смертной казни, некоторые из наиболее известных врачей СССР были обвинены в участии в широкомасштабном заговоре с целью отравить высшее советское политическое и военное руководство. Сперва было совершено 37 арестов, однако вскоре их число выросло до сотен. Евреи один за другим снимались с постов, арестовывались, отправлялись в лагеря, некоторые были расстреляны. Всё это сопровождалось показательными процессами и антисемитской пропагандой в государственных средствах массовой информации. За то, что волна террора, очевидно, затеянная Сталиным, не пошла дальше, можно благодарить лишь его смерть. Вскоре после его кончины руководство заявило, что обвинения были полностью вымышлены Сталиным и его соратниками. 31 марта следственное дело было прекращено руководителем НКВД и министром внутренних дел Лаврентием Берия; 3 апреля Президиум ЦК КПСС официально объявил арестованных свободными. Главный следователь НКВД М. Д. Рюмин (1913–1954), с 1947 г. заместитель министра госбезопасности В. А. Абакумова (1908–1954), был обвинён в фальсификации заговора, а впоследствии арестован и расстрелян.

Уже одни эти факты лучше всяких объяснений характеризуют положение, сложившееся в советском обществе перед и сразу после смерти Сталина. Однако это была лишь одна сторона. Другая проявилась в реакции советского населения на смерть Сталина. Стихийная скорбь миллионов во всех городах страны, в особенности в Москве, где из-за давки вокруг выставленного тела было много погибших и раненых, показала, что Сталин почитался, словно бог на земле. Это стало результатом не только культа личности, длившегося два десятилетия, но и — я прошу прощения за выражение — проявлением шизофренически расколотого общественного сознания советского общества и населения СССР, в котором все успехи, достижения и победы связывались лишь с именем Сталина, а промахи, ошибки, недостатки, несправедливости и репрессии — с якобы предателями и врагами. Такое состояние сознания царило не только в тогда уже многомиллионном слое интеллигенции, государственных и партийных работников, работников экономики и культуры, но и в широких слоях населения.

Сталин не позаботился об обеспечении упорядоченного перехода власти в случае своего ухода. То, что на XIX съезде КПСС в октябре 1952 г. — первом после 13 лет — он уже не сам выступал с докладом ЦК, а предоставил сделать это Маленкову, вовсе не означало, что он считал Маленкова своим преемником. Сталин просто физически не мог говорить так долго, это не позволяло состояние его здоровья.

Открывая первое заседание ЦК после съезда, он сразу заявил, что уже слишком стар, чтобы и впредь исполнять обязанности генерального секретаря и председателя Совета Министров. Однако подобные заявления об уходе были не новы: он уже неоднократно угрожал своей отставкой, когда хотел выпутаться из щекотливых ситуаций или проверить, как отдельные члены Политбюро отреагируют на это, из чего он позднее делал соответствующие выводы. Поскольку он и в этот раз не выдвинул никаких предложений о том, кого считает достойным поста генерального секретаря и главы правительства, то его заявление не было воспринято старыми членами Политбюро всерьёз.