Л Викторова - Монголы

В Западной Монголии, а особенно в Кашгарии и Джунгарии, сохранились тюркские названия, например: р. Байдарик (тюрк. Бай-Тарик — Богатое зерно, т. е. река, земли по берегам которой давали хорошие урожаи зерновых), оз. Хубсугул (тюрк. Копсу-Кёль — Многоводное озеро), Хиргис-Нур — Киргизское озеро —составлено, видимо, из этнонима жившего здесь в древности народа кыргызов с позднее присоединенным монгольским словом «озеро», т. е. древнетюркакие топонимы в этих районах перекрываются позднее монгольскими, что согласуется с данными письменных источников.

Китайские географические названия на карте Центральной Азии, как отмечается Э. М. Мурзаевым, более позднего происхождения. Они часто являются калькой с соответствующих местных названий (например, кит. Цинхай — Синее озеро — калька монгольского Кукунор, означающего то же самое). Местному населению эти китайские кальки малоизвестны или совсем неизвестны. Здесь, как и в Западной Монголии, часто к более раннему названию, данному местным, ныне исчезнувшим населением, прибавлена более поздняя китайская номенклатурная географическая единица (хэ — «река», хай — «озеро» и т. п.).

Топонимика Восточного Туркестана хранит память о древнем ираноязычном (согдийском или еще более раннем, тохарском, скифо-сакском) населении этих районов (например, иран. дарья — река и т. п.). Тибетцы называют р. Салуен Сог-чу, т. е. Река соков. Сог-по — название, которым тибетцы в древности обозначали сначала согдийцев, а позднее монголов. Истоки реки лежат в горах, причем один из хребтов носит монгольское название Баян-Хара-Ула (Богатая черная гора).

Таким образом, благодаря топонимическим данным устанавливается первоначальный ареал формирования носителей алтайских (монгольских и тюркских) языков в Центральной Азии. Топонимика Северо-Восточного Китая дает частично ареал тунгусо-маньчжурский в сочетании с более поздним китайским, а частично, в западной части, ареал монгольский (например, Улан-Хото — Красный город, Халун-Аршань — Горячий целебный источник, Шара-Мурэн — Желтая река, р. Чол — Пустыня, Далай-Нур — Море-озеро и др.). Вместе с тем в Северной Монголии наряду с собственно монгольскими сохранились некоторые гидронимы, свидетельствующие о когда-то жившем там населении тунгусской языковой принадлежности. Например, р. Селенга, которую под этим названием упоминают китайокие источники в I тысячелетии н. э., значит Железная река (от тунгусского слова «сэлэ»— «железо»).

Приведенные примеры, количество которых можно было бы увеличить, четко указывают на то, что зоной формирования монгольских народов были степные и лесостепные районы Центральной и Восточной Монголии, что протомонгольские племена селились в прихинганских районах Маньчжурии и вообще располагались значительно южнее районов современного расселения.

Б. Я. Владимирцовым было установлено, что многие из топонимических названий, упоминаемых в древнетюркоких текстах VIII в. н. э., бытуют в Монголии и в XX в. [Владимирцов, 1929, с. 169—174], т. е. обнаруживают ту же устойчивую традицию, что и базовая лексика.

Топонимические данные хорошо согласуются с данными Сыма Цяня, отразившего в своем сочинении основную тенденцию в отношениях между предками китайцев, формировавшимися в долине Хуанхэ, и «варварскими племенами» — северными соседями. Постепенно, освоив мягкие плодородные лессовые почвы речной долины, китайцы стали оттеснять «варваров», кочевников, к северу [Таскин, 1968, с. 10—11]. В надписях на иньских гадательных костях (ок. 1500 лет до н. э.) южные пределы земель, занимаемых этими чуждыми Китаю племенами, охватывали районы современных городов Баотоу, Ордос, часть пров. Шэньси и ее стык с Нинся и Суйюань [Позднеев, 1899; Таскин, 1968, с. 6—7].

Эти данные письменных китайских источников также подтверждают, что в Центральной Азии уже в те далекие времена должна была господствовать некитайская топонимика. Интересен сам характер сохранившихся перечисленных выше топонимических названий: они сугубо конкретны и описательны, отмечают особенности и свойства воды, земли, почв, минералов, имеющие хозяйственное значение или служащие ориентиром. Семантика их и теперь ясна. Такой тип образования топонимов един для всех народов мира. Он типичен для древнейшего топонимического пласта и свидетельствует о первичности обитания на данной территории народа, оставившего такие топонимы [Попов, 1965, с. 21—23, 149—167].

Топонимический материал позволяет сделать, хотя и очень предварительные, выводы о том, что древнейшие из сохранившихся топонимов построены по алтайской синтаксической модели. Так, в сложных топонимах (как в XIII в., так и в настоящее время) конструкция определение — определяемое строится таким образом, что определение предшествует определяемому

6 Зак. 254

81

(например, Хара-Ус-Нур — Черно-водяное озеро). Можно полагать, что позднейшие синтаксические конструкции развивались на основе древних, очень устойчивых форм, в которых проявились элементы общеалтайского сходства. Вместе с тем конкретные топонимические материалы не дают права утверждать, что у всех алтайских языков был единый язык-основа, или праязык, а строго очерчивают три первичных ареала, населенных в древности, очевидно, представителями трех ветвей алтайской языковой семьи. При этом в контактных зонах наблюдается совмещение топонимики: на востоке — тунгусо-маньчжурской и монгольской, на западе — тюркской и монгольской, на юге — монголо-тибетской и монголо-китайской.

Попытаемся реконструировать древнейшую языковую ситуацию с помощью сопоставления языковых и археологических источников. Археологическими исследованиями в Центральной Азии и сопредельных районах было доказано, что на этой территории наиболее ранними видами хозяйственной деятельности древнего населения (в палеолите, мезолите) были охота и собирательство, сочетавшиеся у прибрежных жителей с рыболовством. Сложившись в палеолитический и мезолитический периоды, эти виды присваивающего хозяйства прослеживаются в одних случаях как подсобные (у монголов), а в других — как ведущие типы хозяйственной деятельности (у тунгусов) {Василевич, 1969, с. 42].

Известно, что лексика формируется в языке на основании понятий, в которых отражается общественная практика человека. Целесообразно поэтому рассмотреть некоторые данные лексики алтайских языков, которые связаны с занятиями предков. При отборе лексических единиц были учтены указания в письменных источниках видов промысловых животных, к которым относились мясные (верблюд, лошадь, олень) и пушные (белка, заяц, соболь и т. п.), а также упоминания о том, что особая роль в обрядовой практике центральноазиатских племен издавна отводилась собаке и лошади. Поэтому в первую очередь была сопоставлена лексика, связанная с обозначениями этих животных в алтайских языках.