Йосеф Мацек - Гуситское революционное движение

Зденек Неедлы, указывая на то принципиальное значение, которое имеет для чешских историков оценка гуситского революционного движения, писал: «О чешском историке можно сказать так: «Скажи мне, как ты судишь о гуситстве, и я скажу тебе, кто ты» [234] Zd. Nejedlý, Spor o smysl českých dějin, Praha 1914, str. 29. . Действительно, отношение к гуситскому революционному движению было и остается надежным мерилом прогрессивности историков, критерием их классовой и политической позиции.

В сочинениях основателя чешской буржуазной историографии Франтишека Палацкого ясно отражаются взгляды молодой чешской буржуазии того периода, когда она еще только вступала на историческую арену. Тогда, в середине XIX века, буржуазия была прогрессивным общественным классом, боровшимся за ликвидацию старых феодальных привилегий. Поэтому и в своей работе «История чешской нации в Чехии и Моравии» Палацкий дал высокую оценку гуситскому революционному движению. Однако Франтишек Палацкий отнюдь не одобрял насильственные революционные действия гуситов. Это видно, например, в оценке значения смерти Жижки: «Поэтому смерть его, которая рано или поздно должна была повлечь за собой падение демократии в Чехии, следует, тем не менее, расценивать как факт положительный и благоприятный для страны, поскольку эта смерть избавила ее от жестокой борьбы за дело, которое не имело достаточных корней и оснований в духе своего века» [235] F. Palacký, Dějiny národu českého, III/2, kn. XII, čl. 5. . Как мы видим, с точки зрения Палацкого борьба с эксплуататорами никак не могла послужить образцом, достойным подражания. Неумолимая классовая борьба не могла быть примером для буржуазии. «Буржуазии выгоднее, чтобы необходимые преобразования в буржуазно-демократическом направлении произошли медленнее, постепеннее, осторожнее, нерешительнее, путем реформ, а не путем революции» [236] В. И. Ленин, Соч., т. 9, стр. 34. . Для Палацкого гораздо важнее те революционные требования, которые выдвигали народные массы, нежели их революционная борьба. Исходя из идеалистического взгляда на исторический процесс, Палацкий прежде всего видел в гуситском движении его религиозную, нравственную и идеологическую сторону. Чешскому народу, по мнению Палацкого, предстояло «сломать узкие рамки средневековых представлений и незыблемых убеждений, какими бы спасительными они ни казались; он помог человеческому духу найти беспредельный путь прогресса, вместе с большей свободой обрести также и большее достоинство» [237] F. Palacký, Dějiny, III/l, str. 302. . В оценке Палацкого звучит не только вдохновенная похвала духовной отваге гуситских деятелей, но и гордость по поводу того, что именно в чешском народе возникли столь замечательные идеи. Подчеркивая национальное значение гуситства, Палацкий действовал вполне в духе буржуазного национализма, характерного для чешской буржуазии в тот период, когда она боролась с немецкой буржуазией за рынки и за власть. Однако по мнению Палацкого к насильственному решению споров можно было прибегать только в том случае, «если бы Чехии из-за ее новых убеждений грозили насилия и полная гибель» [238] Tamtéž, str. 300. . Палацкий полагает, что в жестоком опустошении чешских земель революцией была виновата не «чешская партия реформ», а реакция, по вине которой реформация переросла в революцию. Несмотря на то, что в связи с гуситским движением на Чехию обрушились тяжкие бедствия, это не умаляет его гигантского значения. «Какие бы бедствия ни сопутствовали реформации в начальный ее период, она была в целом благотворна, явилась существенным фактором в ходе мирового прогресса, ее нельзя недооценивать и не следует проклинать» [239] Tamtéž, str. 301. . В своих сочинениях Палацкий затронул и социальную проблематику гуситства. Он четко разграничивает гуситскую Прагу и Табор: «Там преобладало дворянство, ученые магистры, городской патрициат и люди, от них зависимые; здесь города, земане, крестьяне — вообще демократический элемент» [240] Tamtéž, IH/3, str. 159. . Однако это социальное деление не стало для Палацкого методологически исходным пунктом его изложения, что находится в полном соответствии с его идеалистической концепцией, согласно которой исторический процесс есть процесс развития идей. Гуситский «демократизм» Палацкий считал возрождением духа «старославянской демократии»: «Только гуситские войны дали ей новый стимул, воскресили ее не только для самопознания, ной для перестройки и новой деятельности» [241] Tamtéž, str. 8–9. . В этом духе нужно понимать и данную Палацким известную оценку Липан: «На могиле демократии разрастался феодализм, и чем дальше, тем неодолимее» [242] Tamtéž, str. 159. .

Хотя Палацкий и не мог полностью раскрыть революционный смысл гуситства, тем не менее его оценка послужила основой для последующих работ по истории Чехии прогрессивных историков. «История» Палацкого научила чешский народ с еще большим уважением и любовью относиться к гуситскому революционному движению.

Палацкий потому дал столь высокую оценку гуситству, что он, как уже говорилось, писал в тот период, когда чешская буржуазия только выходила на политическую арену. Однако как только буржуазия стала господствующим классом, страшащимся роста рабочего движения, энтузиазм историков перед славным гуситским прошлым явственно ослабел. О том, что буржуазия меняет свои позиции, свидетельствовала уже работа Томека. В своей «Истории города Праги» Томек собрал большой материал, до него не опубликованный. Однако он воздержался от оценок гуситского революционного движения, он изображал течение событий в их последовательности, не устанавливая их внутренней связи и не определяя исторического значения. В тех же случаях, когда у него проскальзывает какая-либо оценка, обнаруживается его лицо консервативного австрийского университетского профессора. Желивский и его последователи для Томека — «пражский сброд» [243] V. V. Tomek, Dějepis města Prahy, IV, str. 7. , а Жижка — не смелый и гениальный руководитель революционных армий, а благоразумный политик, сторонник порядка: «Как человек, заботящийся всегда о сохранении государственного порядка, враг неразумного безвластия, он с самого начала стремился вместо свергнутого государя установить нового, то есть сохранить королевскую власть; только король должен был быть из другого рода» [244] V. V. Tomek, Jan Zižka, str. 211. .

В период империализма буржуазия, поскольку главная цель ее заключалась в том, чтобы устоять в борьбе с пролетариатом, стремилась предать забвению гуситские революционные традиции, которые неизменно вдохновляли народ на борьбу против эксплуататоров. Теперь в интересах буржуазии было показать, что гуситское революционное движение представляло собой наивысшее несчастье Чехии, повлекшее за собой разложение, беспорядок, опустошение и истощение нашей страны. Именно такую задачу поставил перед собой Иосеф Пекарж, стремившийся в своей четырехтомной книге «Жижка и его время» показать «пагубный лик» революции. Основной идеей Пекаржа, исходящего из идеалистического, иррационалистического понимания истории, является утверждение, что положение простого народа в догуситский период неуклонно улучшалось и что, не будь революции, все классы общества стали бы жить в мире и содружестве друг с другом; однако мечтатели и религиозные фанатики, типа Желивского и Жижки, «из гордости» раздули революционный пожар, превративший цветущее чешское королевство, этот чудесный сад, в пустыню, в прах и развалины. Вместо того чтобы улучшить свое положение, «сумасшедшие» крестьяне и беднота сошли с пути «просвещенных реформ» и жестокими методами были излечены от своей революционной горячки. Из всего сочинения Пекаржа вытекало: «рабочие, не бунтуйте, ибо с вами будет то же, что с гуситами!» Не следует забывать, что книга Пекаржа была написана в 1927–1934 годах, когда после временной стабилизации капитализма весь империалистический мир был охвачен глубоким кризисом, вызвавшим обострение классовой борьбы. Под руководством Коммунистической партии Чехословакии рабочий класс организовывал мощные забастовки и демонстрации против буржуазии. Коммунистические журналисты и публицисты постоянно говорили рабочим о необходимости классовой борьбы. Наоборот, Пекарж в интересах контрреволюции старался замутить чистый источник революционных традиций. Контрреволюционной позицией Пекаржа определялась и та оценка, которую он дал отдельным деятелям гуситского революционного движения. Вывернув наизнанку концепцию Палацкого, Пеадрж выступил также против утверждений Томека. Для Пекаржа Жижка — не что иное, как обычный «разбойник», который был одержим бредовой идеей «божьего закона» и не колебался проливать потоки крови ради ее осуществления. Идеи таборитских хилиастов Пекарж с высоты своего величия именовал плодом «горячки времени»: «Хилиастический бред как массовая болезнь мог продолжаться только несколько месяцев» [245] J. Pekař, Zižka a jeho doba, I, str. 180. . Подобно тому как в современной политической жизни Пекарж прочно занял позиции поддержки господствующего класса, так и в его работе о гуситском движении все его симпатии также на стороне господствующего класса, церковных и светских феодалов. Каждый шаг народных масс он расценивает с антинародных, контрреволюционных позиций, кровавое поражение революции, Липаны, для него не национальное несчастье, а один из счастливейших дней в национальной истории Чехии. 27 мая 1934 года Пекарж опубликовал в «Народной политике» статью, в которой так оценил значение Липан: «Скажу вкратце, что день победы объединенных чешских партий над войском таборитов и «сирот» — счастливый день нашей истории» [246] J. Pekař, Z duchovních dějin českých. . Сочинение Пекаржа, благодаря своим антинародным и контрреволюционным тенденциям ставшее идеологической опорой чехословацкой реакции, было в период оккупации использовано нацистами для борьбы против исторической концепции Палацкого.