Василий Колташов - Капитализм кризисов и революций: как сменяются формационные эпохи, рождаются длинные волны, умирают реставрации и наступает неомеркантилизм

Все это стало результатом осознания неустойчивости сырьевых цен и невыгодности переуступки прибыли от переработки российского сырья другим странам. После девальвации рубля 2014—2016 гг. переработка стала более рентабельной, а политика государства — более протекционистской, что нашло отражение в динамике пуска промышленных предприятий. В 2017 году было открыто 164 фабрики. В 2018 году появилось 215 новых фабрик. Ежегодные инвестиции в новую промышленность при этом составляли примерно 210 млрд руб. Лидировали по пускам машиностроение и металлообработка (71 завод). Еще 30 предприятий относились к химической промышленности, а 38 — к строительным материалам и ремонту [100] Итоги 2018 года: в России открылось 215 новых производств. URL : http://ru-good.ru/page/itogi-2018-goda-v-rossii-otkrylos-215-novyh-proizvodstv . Могла ли эта статистика перекрыть три десятилетия потерь индустриальных предприятий, которые продолжали закрываться и во время оживления 2016—2019 гг.? Потери измерялись тысячами производств, нередко крупных и обеспечивавших полную локализацию. Пресса не боялась давать заголовки со словами про закрытие за 25 лет «80 тысяч заводов и фабрик» [101] За 25 лет в России закрыты около 80 тысяч заводов и фабрик. URL : https://newizv.ru/news/economy/20-01-2019/za-25-let-v-rossii-zakryty-okolo-80-tysyach-zavodov-i-fabrik . Понесенные после распада СССР потери были огромны. Однако это не отменяло запуска нового роста в новых глобальных экономических и политических условиях.

В 2018 году Россия удерживала второе место по объему экспорта обычных вооружений. На ее долю приходилось 16,4% от общемировых поставок, что соответствовало 14,580 млрд дол. [102] Рейтинг стран — экспортеров вооружений по объемам экспорта ВиВТ по итогам 2018 года и за период 2015—2018 гг. URL : https://vpk.name/news/239400_reiting_straneksporterov_vooruzhenii_po_obemam_eksporta_vivt_po_itogam_2018_goda_i_za_period_20152018_gg.html Слабый внутренний спрос сдерживал рост производства в 2016—2018 гг. как в промышленности, так и в сельском хозяйстве. Но инвестиции в аграрный сектор увеличивались. Возросли урожаи зерновых. Не без помощи государства увеличился вывоз пшеницы и другой продукции сельского хозяйства. Эта роль государства была ощутима в экономике в целом, что вызывало сетования сторонников «свободного рынка» или упреки тех, кто хотел бы видеть кейнсианское возрождение в форме методично регулируемого национального рынка и социального демократизма в политике. Новая меркантильная практика не вела к разрыву с неолиберальными подходами во всем; она была нацелена на использование слабостей прежде индустриально сильного мирового центра. Потому неолиберализм с его ставкой на усиление эксплуатации рабочего класса не мог быть отброшен в один момент, а должен был вытесняться постепенно, по мере вызревания нового курса и роста значения внутреннего массового потребления.

Пришествие неомеркантилизма в экономику большинством российских левых к 2020 г. замечено не было. Они не осознавали, что вторая волна глобального кризиса (2013—2016) привела к запуску изменений сверху, так как «низы» в момент переломного обострения кризиса упустили свой шанс. Но был ли он значительным, учитывая продолжительное деструктивное влияние неолиберализма на массы трудящихся — их сознание, структуры, способность к солидарности и сопротивлению?

В эпоху до потрясений 2008 г. ослабление левых происходило и на Западе, где поднялась и сошла волна антиглобалистского движения. В целом же в мировом масштабе левые пребывали в трех состояниях: догматизм, либерализм и поиск.

Догматизм является формой защиты от противоречий теории и объективной реальности. Он дает шанс создать массовую организацию даже в современных условиях, если только рабочий класс будет достаточно активен. Беда в том, что такая организация может решать некоторые задачи защиты интересов класса, но не знает, куда же его вести, поскольку ее карты не верны, и об этом руководство втайне всегда догадывается. Ей также не доверяют средние слои, которые опасаются, что советская модель или «чистая рабочая демократия» отбросят их назад по уровню достатка, а заодно ограничат свободу повседневной жизни. Популярный в Северной Америке и Европе левый либерализм является адаптацией к неолиберализму. А неолиберализм в 2008—2019 гг. не был сокрушен на Западе, где власть оставалась в руках финансового капитала. Левые либералы принимали неолиберализм как окончательно и бесповоротно победившая реальность, как путь экономического развития, по которому гонят общество, и свернуть тому некуда. Дело левых в этой реальности — собирать группы и решать культурные или местные задачи в большой политике, всякий раз выбирая «меньшее зло» и подыгрывая неолибералам во власти. Причем каждый выбор «меньшего зла» оборачивается для трудящихся масс ухудшением материального положения, потерей прав и свобод. Можно считать случайным отступление Берни Сандерса на выборах в США 2016 г. Но его отказ от борьбы за место кандидата в президенты от Демократической партии и принятие сделки левых либералов с правыми либералами этой партии выражает ощущение растерянности, непонимание, как и куда, следует направлять исторический процесс. Такое же отсутствие карт стало причиной растерянности лидера британских лейбористов Джереми Корбина в момент референдума о членстве страны в ЕС (2016). Не больше понимания возможностей истории показал левый кандидат на президентских выборах во Франции 2017 г. Жан-Люк Меланшон. Говоря о ЕС, он часто использовал такие слова, как «либо» и «если», тогда как следовало предложить обществу реально возможную линию преобразований. Но как же понять в чем она состоит? Как понять, что выгодно массам и возможно одновременно? Как вообще понять логику исторического процесса, если страх вызывает сама мысль о крахе глобального неолиберального порядка под ударами кризиса?

Левые третьего состояния более интересны. Они приняли события последних 100 лет и пытаются понять причины побед или неудач рабочего движения, созданных благодаря ему государств и партий, а также (это наиболее важно!) выявить и ликвидировать слабости теории и анализа. Однако для этого необходимо освободиться от давления либеральных дискурсов или традиционных догматов, нужно отказаться от дискуссий в этих областях и сосредоточиться на изучении фактов. Парадоксально, но в России в два первых десятилетия XXI в. это оказалось возможным сделать, по всей видимости, легче всего в мире. Без страха попасть под преследование однопартийцев или университетских коллег можно было ставить любые вопросы и давать самые смелые ответы. Можно было работать с любыми источниками и без всяких догматических цепей изучать общественное развитие и кризисы.

Один из важнейших для левых вопросов уже два века звучит одинаково: когда закончится капитализм? Маркс был осторожен в публичных ответах на него. Ленин видел в Первой мировой войне историческую границу для империализма как высшей стадии капиталистического общества. После неудач революционных выступлений на Западе он не мог не осознать, что это был лишь шанс для рабочего класса. Лев Троцкий считал, что шанс этот был не последним и крах капитализма близко. Главное было, чтобы рабочее движение не сбилось с пути. Позднее авторам советских политических учебников пришлось «отыскать» этапы общего кризиса капитализма и на теоретических измышлениях растягивать жизнь империализма, раз капитализм не желал повсеместно сменяться новым более передовым строем. Общим местом для всех сторонников «реального социализма» или его левых критиков было понимание того, что борьба классов — то, что меняет формации и что поставит точку в истории капитализма.