Николай Тальберг - Исторія Русской Церкви

Въ Никольскомъ мон. Арсенію отведенъ былъ казематъ низкій и тѣсный, подъ алтарными сводами Успенской каменной церкви. По сосѣдству помѣщался прапорщикъ Алексѣевскій съ 4 караульными солдатами. Содержаніе у Арсенія было свое. Имѣлъ онъ келейника. Среди пожитковъ, доставленныхъ зимой, имѣлись книги. Братія, во главѣ съ игуменомъ, съ уваженіемъ относилась къ ученому иноку, о которомъ иногда доброжелательно справлялся архангельскій архіерей. Арсеній, своей теперешней участи обязанный рѣзкости въ писаніяхъ, началъ проявлять несдержанность въ разговорахъ. Главнымъ его собесѣдникомъ былъ Алексѣевскій, но высказывалъ онъ свое мнѣніе и другимъ. “Предателями” называлъ онъ владыкъ Димитрія и Гавріила, говорилъ, что “дворяне, давно добиравшіеся отобрать отъ монастырей деревни”, убѣдили исполнить это “государыню Екатерину Алексѣевну, не твердую въ россійскомъ законѣ (и) россійскихъ поведеній не знающу”. Касался онъ слуховъ о бракѣ императрицы съ Орловымъ. Неосторожно говорилъ онъ о попыткѣ Мировича освободить изъ шлюссельбургской крѣпости б. царя Іоанна VІ, убитаго при этомъ стражею. Интересовался онъ жившими съ родителями въ Холмогорахъ двумя братьями Іоанна Антоновича, говоря, что послѣ цесаревича Павла Петровича они, какъ “царскаго колѣна” должны считаться наслѣдниками престола и др. При происходившихъ въ томъ вѣкѣ династическихъ переворотахъ, изъ которыхъ послѣдній былъ произведенъ царствующей императрицей, понятна острота затрагивавшихся вопросовъ и опасность касаться ихъ именно опальному архіерею, испытавшему недоброжелательное отношеніе къ себѣ Екатерины II.

Въ день рожденія императрицы — 21 апр. 1767 г. — монахи пришли къ Арсенію съ поздравленіемъ. Онъ, угостивъ виномъ архимандрита и другихъ, рѣшительно отказалъ въ чаркѣ одному изъ своихъ собесѣдниковъ, іеродіакону Лебедеву, потому что тотъ былъ очень пьянъ. Послѣдній, извѣстный пьяница, сразу же заявилъ, что Арсеній, видно, не почитаетъ государыню, коли жалѣетъ для монаховъ вина выпить за ея здоровье. Лебедевъ, умѣвшій ходить за больными, былъ приставленъ къ Арсенію, прежнія болѣзни котораго усилились. Арсеній не разъ съ нимъ неосторожно бесѣдовалъ.

Въ серединѣ августа Лебедевъ, сговорившись съ монахомъ Батоговымъ, тоже пьяницей, подвергавшимся наказанію плетьми, прибылъ съ нимъ въ Архангельскъ. Они подали въ губернскую канцелярію доносъ. Началось разслѣдованіе дѣла. Придирчиво допрашивалъ Арсенія мѣстный прокуроръ Нарышкинъ. Затѣмъ дѣло поступило въ Петербургъ. Императрица веденіе его поручила генералъ-прокурору А. А. Вяземскому. Дѣлу приданъ былъ характеръ политическій. Близость Никольскаго Корельскаго монастыря къ Холмогорамъ, гдѣ пребывала въ ссылкѣ Брауншвейгская фамилія, о которой упоминалъ Арсеній, придала бесѣдамъ его особое значеніе. Еще въ 1764 г. захвачено было подметное письмо, гласившее: “Государыню Екатерину II надлежитъ выслать въ свою землю и на царскомъ престолѣ утвердить непорочнаго царя и неповиннаго Іоанна Антоновича”. Извѣстна была добрая молва въ народѣ объ Арсеніи, считавшемся мученикомъ. Вяземскій составилъ приговоръ, который Екатерина дополнила своими доводами. Обвиненія заканчивались словами: “Равнялъ себя въ претерпѣніи Златоусту, стараясь возбудить ропотъ и недовольствіе на правительство, въ коварныхъ затѣяхъ не разбиралъ способовъ: ибо и лжи клеветы и пророчества и молитвы и слова Божіи онъ не усовѣстился употреблять всуе”. Рѣшеніе послѣдовало слѣдующее: лишить Арсенія монашескаго чина и, по разстриженіи, переименовать Андреемъ Вралемъ и послать къ неисходному содержанію въ Ревель. Тамъ онъ съ 8 января 1768 г. содержался въ казематѣ крѣпости. Видимо по причинѣ слуха о возможности бѣгства Арсенія въ Англію, положеніе узника съ 1771 г. было ухудшено. Его безвыходно затворили. Чувствуя свой конецъ, онъ просилъ священника со св. Дарами. Причастившись, Арсеній скончался черезъ два дня 28 февр. 1772 г. На стѣнѣ каземата осталась надпись, выцарапанная имъ гвоздемъ: “Благословенъ смиривый мя”. По архіепископу Филарету: “благо, яко смирилъ мя еси”. Похороненъ онъ былъ при небольшой Никольской церкви. При перестройкѣ ея въ 1821 г. могила вошла въ границу храма и оказалась подъ солеей у царскихъ вратъ. Имя Арсенія окружено было народнымъ почитаніемъ.

Соловьевъ пишетъ: “Арсеній Мацѣевичъ принадлежалъ къ числу тѣхъ ученыхъ малороссійскихъ монаховъ, которые начали вызываться въ Великую Россію при Петрѣ І-мъ для замѣщенія архіерейскихъ каѳедръ, нуждавшихся въ пастыряхъ образованныхъ, способныхъ наблюдать за школьнымъ дѣломъ. Но Арсеній не былъ похожъ ни на одного изъ двухъ главныхъ представителей этой ученой дружины; не имѣлъ ни высокихъ духовныхъ стремленій Димитрія Ростовскаго, ни ловкости, уклончивости, умѣнья жить “въ свѣтѣ” Ѳеофана Прокоповича; Арсеній отличался отсутствіемъ сдержанности, болѣзненною раздражительностью, которая вела его къ очень непріятнымъ столкновеніямъ; кромѣ того, сохранились преданія о его необыкновенной жестокости”.

Упоминаетъ Соловьевъ о немъ и въ заключеніи своемъ касательно церковно-земельнаго вопроса: “Такъ кончилась борьба за вопросъ, поднятый въ русской жизни еще въ XV вѣкѣ. Борьба, какъ и слѣдовало ожидать по важности вопроса, была сильная, ожесточенная изначала; но вначалѣ восторжествовало мнѣніе, что за монастырями должны быть удержаны населенныя земли. Въ эпоху преобразованія, — въ ту эпоху, когда Русскій человѣкъ, во имя разума, считалъ себя въ-правѣ допросить всякое освященное древностью явленіе о правѣ и пользѣ его существованія, въ эпоху преобразованія вопросъ о церковныхъ имуществахъ долженъ былъ подняться съ новою силою. Но мѣры Преобразователя, принятыя относительно этихъ имуществъ, были временныя, отмѣненныя имъ, какъ только онъ покончилъ съ главнымъ вопросомъ о формѣ церковнаго управленія; съ одной стороны, Преобразователь при своихъ послѣднихъ распоряженіяхъ относительно церковныхъ имуществъ имѣлъ въ виду новыя обязанности чернаго духовенства, новый строй его жизни; съ другой, — онъ такъ вѣрилъ въ силу новаго, коллегіальнаго управленія, что не считалъ возможнымъ повторенія старыхъ злоупотребленій. Въ началѣ второй половины вѣка снова поднимаетъ вопросъ дочь Преобразователя, которую нельзя было заподозрить въ недостаткѣ благочестія, или въ “философскомъ умѣ” (которымъ такъ любовалась въ себѣ Екатерина), и это обстоятельство уже показывало, что вопросъ не можетъ быть рѣшенъ такъ, какъ былъ рѣшенъ въ XV вѣкѣ, и Арсеній Ростовскій палъ, защищая въ XVIII вѣкѣ мнѣніе Іосифа Волоцкаго. Но какъ бы историкъ ни отнесся къ этому мнѣнію, нельзя не признать за Арсеніемъ мужества въ отстаиваніи своего мнѣнія до конца. Онъ просилъ снисхожденія, просилъ, чтобъ мнѣніе его было прочтено внимательно, въ цѣлости, надѣясь, что убѣдятся его резонами, но не жертвовалъ своимъ убѣжденіемъ для полученія прощенія, освобожденія отъ наказанія. Онъ закончилъ свою просьбу словами: “Я и теперь утверждаю, что деревень отъ церквей отбирать не надлежало”.