Иосиф Колышко - Великий распад. Воспоминания

Между крупными обломками упадочной России терлись обломки мелкие, хотя и не влиявшие непосредственно на процесс распада, но способствовавшие ему всеми своими специфическими свойствами: интриганов, пролаз, развратников и стяжателей. Исполняя роль циркового «рыжего», они носили фалды избранников судьбы, устилали своими распластанными телами их триумфальный путь, делали вокруг них благоприятствующий шум, пели осанну, несли для них черную работу. В благоприятные моменты, пользуясь всеобщей растерянностью, они «создавали» новых кумиров, разбивая старых. Иногда и сами проскальзывали к верхам, цепляясь за второстепенные выступы, надуваясь из всех сил, чтобы не отстать от крупных обломков, и в этом усилии лопаясь, как героиня крыловской басни. Такими мелкими обломками и следующим за ними мусором усеян путь к Голгофе России. И, если влекли ее туда глыбы крупные, то историческая роль этого мусора, застилавшего зрение, набивавшего легкие и мешавшего ориентироваться в минуты отрезвления, как то было при Лорисе, Мирском, Столыпине, остановиться, избрать другой путь, – роль этого мусора в истории русского распада немалая.

«Рыжие» водились не только на Олимпе, но и на Земле. Пылью их было покрыто не только зерцало государственности, но и жезл общественности. Фалды носили не только у Плеве, Витте, Столыпина, но и у Гучкова, Милюкова, Горького. Российское холопство, красной нитью отметившее историю русского государства от Батыя до Бьюкенена, в эпоху распада вспухло до размеров перепоясавшей страну широкой шлеи. От парадных лестниц дворцов до частных лестниц министров, вождей, банкиров, писателей и великих «знаменитостей» русское холопье усеяло все выступы и щели нашей жизни, сделав ее похожей на почернелую кузницу, на засиженное мухами зеркало провинциального заезжего дома. Холопье это стлалось одинаково низко перед банкиром Утиным и писателем Андреевым, перед митрополитом и футуристом, перед модной актрисой и совершившей покушение анархисткой. Любой успех, любая известность подымали у нас пыль холопства. Слои ее еще со времен татар лежали готовыми подняться, заплясать и осесть при любом сдвиге. Эпоха распада подняла разом эту пыль, охамив и охолопив Россию. В министерствах, как и во дворцах, в банках и редакциях нельзя было протискаться сквозь толщу холопьей челяди. При каждой смене кумиров происходило передвижение этой толщи, подобное передвижению саранчи, и все, что попадалось на пути этого сдвига: репутации, мысли, чувства, а часто и физическое существование, беспощадно уничтожалось.

Когда саранча двигалась от падавшего к выраставшему, от одного министра к другому, от Льва Толстого к Чехову, Горькому, Андрееву, от Набокова с Петрункевичем к Аладьину с Аникиным, от суворинского «Нового времени» к альбертовской «России», от Савиной к Комиссаржевской, от Бальмонта и Блока к Маяковскому, – на пути этого шествия оставалась пустыня критики и творчества. Оплевать либо пресмыкаться – вот два полюса жизни русской холопьей пыли. И потому она безудержно носилась между оплеванием и пресмыканьем, стирая следы живых всходов обновления. И потому все, что не хотело холопствовать и не могло повелевать, было у нас растоптано, оклеветано и в лучшем случае – замолчано. Между обломками и мусором завядала каждая, робко просившаяся к небу, былинка. Пустыня русской жизни, ведшая к страшному обрыву, лохматилась серыми гранями живописных развалин, утопавших в безнадежно однообразном разнообразии, в едком, как ржавчина, и упорном, как смерть, мусоре.

Помню две фигуры из этого мусора, одну – начала эпохи распада, другую – конца ее: известного ген[ерала] Богдановича и не менее известного кн[язя] Андроникова.

Ровесник Победоносцева, гр[афа] Толстого и Делянова, Богданович перевалил вместе с ними в качестве их фактотума – из эпохи реформ. В молодости он был чем-то в морском ведомстве, что-то связывало его с Черноморским флотом и «героем» Весты ген[ералом] Барановым 477. В точности никто этого не знал, но при каждом торжественном для флота случае он в пышной телеграмме поздравлял «героев Синопа» и подписывался «черноморец». Более досягаемая для современников Богдановича эпоха его общественно-государственной деятельности относится к 70-м годам прошлого столетия, когда он, будучи чьим-то адъютантом, открыл кампанию за постройку сибирской железной дороги 478. Если не ошибаюсь, действовал он тогда от имени группы французских концессионеров. В этом деле он проявил не менее энергии и таланта, чем впоследствии Казн в агитации за постройку Мурманского порта 479. Вообще, ни энергией, ни талантами Бог этого живчика не обидел: в 80 лет слепой и почти парализованный, он метался и кипел, как и в юности, прилипая ко всему, что носило отпечаток силы, и привлекая к себе, на Морскую, большие и малые винты расхлябанной государственной машины.

Богданович был тонкой шельмой – высокой пробы ловцом в мутной воде, развратнейшим из сластолюбцев той эпохи, лицемернейшим из лицемеров, талантливейшим стилистом высокоторжественной литературы и неисчерпаемым выдумщиком средств и способов проникновения в государственный сундук. Когда я с ним познакомился, он был уже генералом, с обрамленной седыми локонами лысиной, с пышными белыми бакенами и сохранившими юношеский блеск черными, сверкавшими умом и похотью глазами. Эти, столь нагрешившие глаза Бог у него вскоре отнял; но и слепой, Богданович продолжал упорно фиксировать и гипнотизировать, каким-то верхним чутьем отличая привлекательных женщин от непривлекательных, нужных людей от ненужных. В изыскании путей и средств к сближению с привлекательной женщиной и нужным человеком он был неисчерпаем. Женолюбство было его самой выпуклой чертой. И если, подобно Распутину, он не хватал каждую приходившую к нему с просьбой женщину, как хищник добычу, а делал между ними отбор и тонко их обхаживал, в конце концов, кончалось тем же, чем и у Распутина. И влияние на женщин он имел почти распутинское. Женившись на девушке из общества и не бедной, он привлек к себе в дом ее двух сестер, обобрал их и сделал женами второго сорта 480. А эти женщины до могилы его обожали и служили ему не только в делах материальных, но и любовных: сводили с ним понравившихся ему дам. На этот счет про Богдановича в Петербурге ходили легенды. Но правда, кажется, шла впереди легенд.

Вот, напр[имер], Богданович в Казанском соборе. Сторожа бегут впереди «генерала», расталкивая молящихся, с остервенением вытирают тряпками иконы, к которым его превосходительство имеет обыкновение прикладываться. В соборе шепот общего почтения. Генерала ведет к чудотворной иконе лакей в генеральской ливрее. Перед иконой уже молится хорошенькая молодая женщина. Генерал падает на колени рядом с ней. Возводит очи к небу, опускает их на даму. После нескольких таких взмахов, широко крестится и громко молится. Но громкая, почти на весь собор молитва, прерывается земными поклонами и паузами. Генерал кладет поклоны враз с молящейся и шепчет ей. Вместе взятые, обращения к Божьей Матери и к незнакомке получают такую редакцию: