Иосиф Колышко - Великий распад. Воспоминания

Само собой разумеется, на широкое поле авантюризма он мог пробраться лишь через кабинет Витте и гостиную м[ада]м Витте 486. Но, в отличие от своих предшественников, он, почтительно сгибаясь и предлагая свои услуги, не хлебнул из миски, которая на Мойке всегда стояла полной для такого рода забегающих с воли псов. Изысканно, но твердо, он поблагодарил и деловито вышел: его долг – предупредить, его забота – оберегать, его награда – счастье России. Пришел раз, пришел другой, всегда с «ценным товаром», всегда скромно, деловито, изысканно и… от миски отказался. По наведенным справкам оказался действительно «другом» принцессы, вхожим во дворцы и министерства, прочно поселившимся в скромном номере гостиницы «Бельвю», что на Морской. Не прошло и месяца, как временщик уже подходил к телефону на вызов Андроникова и отрывался от ночных трудов для приема «князя». И вот, Петербург заплясал под андрониковскую дудку.

Что это была за дудка? На чем Андроников наживал? Куда он метил? И вообще – что это была за личность? Сказать затрудняюсь. Кажется, он никого не ограбил, ни одного «громкого дела» (мелочи не в счет) не провел, никаких хлебных мест не занимал. А весь город говорил о его влиянии и об его авантюризме. Не было ни одного назначения и ни одного падения, возле которого бы не мелькал изящный жакет круглолицего, жизнерадостного, слегка сюсюкающего, но мастерски владевшего «языками», загадочно-ясного блондина. Со времени падения Витте на Мойке переменились три министра, и ко всем он был «вхож», всех предупреждал, учил, берег. Совершенно та же картина и в Министерстве внутренних дел, торговли, военном, морском, Св[ятейшем] Синоде, – Андроников всюду был «свой», предупреждал, оберегал. В интервалах между министерствами и дворцами он объезжал влиятельных своих конкурентов по ремеслу, не брезгая даже Ванечкой Мануйловым. Так заправский антикварий объезжает лавки своих конкурентов, высматривая, не попало ли к ним случайно то, чему место в его лавке. Я присутствовал иногда при этих встречах и любовался виртуозностью, с которой вор у вора дубинку крал…

Со всеми вкрадчивый, любезный, Андроников резко менялся лишь с людьми обреченными. Кажется, тут он страдал физически: его от них тошнило. Весь полный жизни, он не выносил трупного запаха. Когда падал гр[аф] Коковцов и всходила звезда Барка, а Андроников это прозевал, я позвонил ему, чтобы подразнить. Но Андроников, почуяв опасность, на вопрос, давно ли он видал Коковцова, подумав, мрачно ответил:

– Я по кладбищам не езжу…

Что Андроников наживал на своем ремесле и что он лишь ждал момента для крупной ставки – было ясно. Ставку он пытался поставить через Сухомлинова, в Бухаре, основав там какое-то заграничное общество 487. Когда Сухомлинов пал, а Барк еще трусил, Андроников всеми своими железами присосался к Распутину, играя при нем ту же роль, что теперь при безграмотных комиссарах играют наши матерые дипломаты и спецы. Распутин его сблизил с императрицей (что и видно из писем Александры Федоровны к мужу) 488. Накануне кровавой драмы во дворце кн[язя] Юсупова, Андроников, чуя трупный запах, умолял «старца» не ездить. Не случись вообще всероссийской катастрофы, блондинистый князь давно бы уже пожал богатую жатву своего умелого и терпеливого посева. Но вместо нее он пожал большевистскую пулю 489. Справедливость, однако, требует установить, что в этом комке российского мусора, как и в Кречинском, был не только аппетит, но и талант. Если Богданович был шакалом, то Андроников был черно-бурой лисичкой: подлинным художником своего дела.

В каждой стране и у каждого народа были эпохи сдвигов, когда народ и общество выходили на новые пути творчества под новыми лозунгами. И эти эпохи почти всюду выдвигали «вождей», за которыми шли народы и общества. Длинен был бы перечень таких эпох и «вождей» за последние 1 Vi века от Великой французской революции или от эмансипации Сев[еро]-Американских Соединенных Штатов. В каждой стране и в каждом народе, подвергшимся таким историческим сдвигам, революции сменялись эволюциями и одни «вожди» уступали место другим. Но всюду и везде смена революции и эволюции и соответствовавшая им смена «вождей» не затушевывали изначальной, давшей толчок движению идеи и не рвали преемственности между действиями этих «вождей». А самые идеи, как бы они ни видоизменялись согласно требованиям века и насущным потребностям народов, оставались в своей сердцевине теми же.

Такими идеями, как всем известно, были в прошлом – идея гражданской свободы и национального единства, – свободы, как антитезы абсолютизма, и единства, как антитезы космополитизма. Свобода – чувство индивидуальное, национализм – коллективное! Но оба эти чувства, как бы их ни разобщали, по каким бы разным путям и какими бы разными средствами они ни осуществлялись, в корнях своих неразрывны. И только тогда народно-общественные сдвиги приводят к благотворным результатам, только тогда они выводят народы из междоусобий и хаоса, когда связь эта, в народных недрах и в сознании вождей, не нарушается. В последнее время к этим двум основным идеям, сдвинувшим человечество от средних к новым векам, присоединилась третья – идея социальная. Как бы с ней ни бороться, ее нельзя не признать логически вытекающей из двух первых и органически с ними связанной (как дух связан с плотью). Первые две идеи (идеи матери) создали политику и этику, третья – экономику. Уже больше полутораста лет мир живет и движется этими тремя идеями.

Иллюстрировать эту истину – дело историка. Но хотелось бы запечатлеть примеры наиболее наглядные, из жизни народов наиболее, исторически, ярких: французов, немцев, англичан и итальянцев. Вспыхнувшая из идеи политической свободы Великая французская революция не зажгла ли тотчас же идею национальную?! А вспыхнувшая из идеи национальной революция в Италии, не зажгла ли тотчас же идею свободы?! То, что было пренебрежено в 40-х годах политической революцией в Германии, не было ли дополнено и исправлено национальной революцией в 70-х годах?! А национальный и политический идеалы Англии не нашли ли равнодействующую в ее разнородных правительствах?!

Соответственно этому ходу истории в Западной Европе (почти то же повторилось и в Америке), не повторились ли в Тьере и Гамбетте – Мирабо и Лафайет?! В Муссолини – Гарибальди и Мадзини?! В Гитлере – Либкнехт (отец)? В Болдвине и Ллойд Джордже – Солсбери и Гладстон?! Если прибавить к этим сдвигам и сменам лиц то, что дал третий фактор развития человечества – социализм (в лице Маркса, Макдональда, Жореса и друг[их]), получится современная политико-экономическая схема Западной Европы, запутанная узлами великой войны. Но, как бы она ни была запутана, события остаются в ней исторически закономерными, а люди (вожди) политически и этически правомерными. С ними можно бороться, их можно отрицать; но то, что мы называем европейской «неразберихой», является продуктом исторической логики, а современные нам европейские «вожди» типа Муссолини, Гитлера, Эррио, Макдональда, как бы они ни ошибались – вождями по историческому праву. То же ли случилось на востоке Европы, в нашей многострадальной России?