Иосиф Колышко - Великий распад. Воспоминания

В ту пору на крайнем левом фланге русской печати был «Голос» Краевского и [ «Русское слово», на крайне правом – ] «Гражданин» с «Московскими] ведомостями]» Мещерского и Каткова. Суворин врезался между этими двумя полюсами, ядом своего таланта поливая тот и другой. Успех превзошел ожидания. Петербург и Россия захлебнулись суворинским ядом. (Каткова он называл «московской просвирней», Мещерского – «мышиным жеребчиком», Краевского – «Коробочкой»). Не проходило дня, чтобы в «Нов[ом] вр[емени]» не издевались над правой и левой Россией, взращивая семена оппортунизма. Октябризм только официально создал Гучков, подлинным основателем его был Суворин. И он первый пожал обильную от него жатву. Аудиторией «Нов[ого] вр[емени]» стала вся российская бюрократия и плутократия и та часть всероссийского дворянства и мещанства, которая искала ссуд, дел, наживы и вообще чаяла движения воды. В Эртелевом пер[еулке] был воздвигнут суворинский дворец и собственная типография. А тираж газеты перевалил за 50 тыс[яч], чего в ту пору в России еще не бывало. («Голос» имел тиража 10 тысяч, «Русское слово» – 15 тысяч, «Гражданин» и «Московские] ведомости]» – по нескольку тысяч). Тут и началась трагедия Суворина. И эта трагедия, при росшем богатстве и именно вследствие его роста, не выпускала его из своих когтей до смерти.

Силу и значение «Нов[ого] вр[емени]» понимали все русские правители, но ближе и лучше всех понял ее Витте. Между Сувориным и Витте установился роман. Презирая друг друга, они жить друг без друга не могли. Друг друга боялись и друг другом восхищались. Витте ухаживал и за другими газетами («Гражданин]», «Рус[ское] слово», «Биржевыми ведомостями]» и проч.). Мещерскому он давал субсидии, Сытину налаживал издательство, Пропперу варганил биржевые аферы. Но только с Сувориным он сошелся вплотную. Ни афер, ни помощи в издательстве Суворину не надо было – в этой материальной самостоятельности и была сила Суворина. Но объявления…

Материальный расчет Суворина был в том, чтобы все расходы по изданию покрывать объявлениями, а доход с тиража иметь как чистую прибыль. Витте это знал. И вот, в один прекрасный день предложил старику печатать у него все объявления по Дворянскому, Крестьянскому и Государственному банкам, в общем, на 300–500 тысяч рублей в год. Предложил он это не как взятку, а как обязанность казны печатать свои объявления в самой распространенной газете. Суворин принял. И тогда вот денежная мечта его осуществилась – издание газеты покрылось объявлениями. Покрылось настолько, что старик сумел дать «покойников» в приданое своей дочери. (Объявления о покойниках печатались в России исключительно в «Нов[ом] вр[емени]»). Чистый же доход газеты поднялся до 1 мил[лиона] в год. А когда Суворин наладил свое книжное дело, захватив все железнодорожные киоски, то доход его, перевалив за 1 миллион, к смерти старика достиг 2 миллионов в год 527.

Материальная трагедия Суворина была в борьбе его скупости с расточительностью. Борьбой этой не замедлили воспользоваться. Главным его сотрудником по материальной части оказался некий Снессарев 528. Этого неопрятного дельца знал весь Петербург. Снессарев был одновременно и деятелем петербургской городской думы. В этом учреждении был тоже омут, и он отражался в «Нов[ом] вр[емени]», как хотел того Снессарев. А хотел он так, как ему платили. Мздоимство Снессарева стало притчей во языцех. Суворин был скандализирован, но вырваться из снессаревских лап не мог. И случилось следующее.

В дом на Эртелевом пер[еулке] попал новый квартирант, муж суворинской внучки 529. Этого очаровательного юношу старик как-то спас. Ибо был он террористом. Но в суворинском гнезде быстро обуржуазился и прильнул к суворинским миллионам. Старик рад был приблизить к себе человека «с того берега» и вырваться из лап Снессарева, но Снессарев был иного мнения. Шантажируя старика разоблачением нововременских тайн, он попал на компромисс с очаровательным юношей. И началась свистопляска, приблизившая старика к могиле.

Два медведя в суворинской берлоге стали раздирать богатую суворинскую холстину. Деловой Петербург загудел вокруг изумительных проектов «финансирования» суворинского предприятия. В банках и на бирже только об этом и говорили. Загудели и обитатели дома в Эртелевом – сыновья, дочери, кузены, внуки, внучки. Беспечальному житью наступил конец. Чьи-то чужие капиталы стали просачиваться в богатейшее дело. В один прекрасный день кто-то наложил запрещение на «покойников». Такое же запрещение грозило и остальным объявлениям. Где деньги? Караул! Очаровательный внук и отвратительный Снессарев надрывались в приискании новых капиталов, в придумывании новых феерических комбинаций. Старик занедужил.

Тогда вот, как deus ex machina [107] Бог из машины (лат.). , явился Александр Иванович Гучков. Будучи извергнут из 4-й Государственной] думы 530, реорганизовав октябризм и посадив на свое место Родзянку, всероссийский Гитлер занялся «личными делами». Делами этими, под крылышком У тина, он и раньше занимался. Но, схоронив Столыпина и поклявшись низвергнуть Николая II, Александр Иванович решил обрести более прочную опору для основания своего разрушительного рычага. Такой опорой во всех смыслах было «Нов[ое] вр[емя]». Проникнув в суворинское гнездо, Александр Иванович разогнал обоих финансовых «директоров», приструнил расточительных суворинских сыновей и при посредстве Алексея Ивановича (Путилова) «финансировал» предприятие. В один прекрасный день «Нов[ое] вр[емя]» оказалось «на паях», а старик Суворин – приказчиком своего дела, коего хозяином стал Гучков 531. Так и осталось до смерти старика. (Перед самой революцией паи «Нов[ого] вр[емени]» от Путилова перешли к Д. Л. Рубинштейну).

Я помню Суворина в дни тучковского владычества, – помню его шагающим и спотыкающимся между кочками Каменного острова, жестикулирующим и что-то шепчущим про себя. Если в эти дни он еще и не вполне походил на короля Лира, то был к нему близок. Старик распределил в уме, кому из многочисленного потомства и сколько записать паев. Задача не из легких. Ибо, кроме денег, надо было разделить и «идейность» предприятия. Из потомства Суворина талантлив был один младший сын. Но он был кутилой 532. Старший сын был «стоеросовым» 533. Второй – красным 534. Оставался очаровательный внук. Но он был юн и завяз на комбинациях. Суворин умер, не разрешив этой проблемы. «Идейностью» «Нов[ого] вр[емени]» вплоть до революции заведовал Гучков. «Дворцовый переворот» стряпался между хоромами Бьюкенена на набережной и хоромами Сувориных на Эртелевом пер[еулке]…

Вровень с вещественной трагедией Суворина шла и невещественная. Дело в том, что у хозяина «Нов[ого] вр[емени]» и впрямь была «идея», но она оказалась диаметрально противоположной его практике. Суворин был красным. Типичным российским бунтовщиком. Чуть-чуть не Верховенским 535. И в нем было много от другого героя Достоевского – Ивана Карамазова. Если бы не успех «Нов[ого] вр[емени]», Суворин оказался бы одним из крупнейших «бесов» русской жизни. И влияние его по ту сторону легальной русской жизни было бы не меньшим, если не большим, чем по сю сторону.