Мира Радоевич - Сербия в Великой войне 1914 – 1918 гг

Способности сербских солдат и офицеров высоко оценивали и союзники. По словам Чарльза Вопицки, сербские солдаты, «когда отправлялись на фронт, выглядели как некая толпа бродяг, но на самом деле они были более чем исключительные воины». Его британский коллега, полковник Томпсон, разделял эту похвальную оценку. Хотя по отношению к высшим офицерам сербским был весьма критичен, о простых солдатах он высказывался почти с восхищением: «О сербской пехоте мы можем высказать только слова похвалы. Это воины храбрые, выносливые, послушные, с высокой нравственностью, и могут вынести, безо всяких, условия, от которых обычные британцы пришли бы в ужас. Они иногда идут в наступление и без приказаний своих офицеров несмотря на то, что в основном неграмотные… обладают весьма здравым разумом, что позволяет им поступать правильно и тогда, когда действуют независимо (то есть, когда не получают определенных команд действовать). Безо всякого преувеличения можно сказать, что нет таких позиций, которые бы лучшая дивизия сербской армии не могла бы захватить, при условии, что это сопровождается хорошей артиллерийской подготовкой» [263]. Поимо всего, Джон Рид записал, что в Сербии он познакомился с одним молодым, имеющим университетское образование офицером, который «уже три года живет жизнью кочевого воина, жизнью, которой ни один англичанин, француз или немец не смогли бы вынести» [264].

Военное поражение Австро-Венгрии имело и конкретные политические последствия. По оценкам дипломатии, оно явилось результатом возрастающей неуверенности и ослабления веры в силу Монархии в Бухаресте, Риме и Софии. С другой стороны, отпор, который Сербия дала австро-венгерским войскам, принес ей благосклонность мирового общественного мнения. После визитов британских и французских генералов, лорда Педжета и По, после сообщений Арчибальда Райса, текстов Джона Рида и Анри Барбюса, после миссий влиятельных интеллектуалов Генри Уикхэм Стида и Роберта Сэтон-Уотсона, ученых Артура Эванса, Джорджа Тревельяна, Чарльза Омана и миллионера Рокфеллера, правда о Сербии стала доступна властям западных стран и их общественности. Репутации Сербии помогло и заступничество таких интеллектуалов и ученых, как Виктор Берар и Эмиль Оман. В западноевропейских столицах и городах России создавались комитеты и фонды, которые собирали помощь, предназначавшуюся Сербии и Черногории [265].

Но если победоносные сражения первого года войны на некоторое время уменьшили военную опасность для Сербии, то проблемы, которые сербским властям пришлось решать уже в начале 1915 года были многочисленными и тяжелыми. Людские жертвы были огромны, вооружение изношено, боеприпасов не хватало. Эпидемии заразных болезней уносили новые жертвы. В Сербии находились десятки тысяч австро-венгерских пленных, что также обременяло разрушенную войной страну. Экономика ее из-за войны и разорений оказалась в усугублявшемся кризисе. Собственно, ослабевала она из-за того, что около 83 % мужского населения в возрасте от 18 до 55 лет была мобилизовано. Большую часть поголовья скота реквизировали на нужды армии, производство продуктов питания снизилось на две трети, дорожная сеть и коммуникации были разрушены. Государственные доходы снизилась на 1/5 по отношению к предвоенному состоянию, а расходы на финансирование войны были почти в восемь раз больше, чем совокупный доход, которым располагало государство. Долги Сербии союзным правительствам увеличились на полмиллиарда французских франков [266].

Союзники возобновили свои требования а территориальных уступках Болгарии. Поскольку с союзными государствами договора, в котором бы регулировались обязательства и права, не было, то оказываемое политическое давление изо дня в день становилась все сильнее. Ожидалось совместное наступление австро-венгерской и немецкой армий, с возможным присоединением болгарских частей. Несмотря на победы, настоящее открывало незалеченные раны, а тревога за будущее была большой.

Когда Джон Рид со своим спутником, художником и иллюстратором Бордманом Робинсоном, прибыл в Сербию летом 1915 года, один сербский офицер сказал ему: «У нас, сербов, больше вообще нет обмундирования. Мы провели четыре войны за три года — (первая и вторая балканские войны, албанское восстание, а сейчас вот эта… Три года наши солдаты не переодевались». Он и сам на каждом шагу замечал, что сербские солдаты были «оборванные и грязные, во всевозможном полуобмундировании, с патронными лентами, скрепленными на груди, как у мексиканских революционеров». Со впалыми щеками изголодавшиеся, «но с винтовками наготове», они являли собой «последний сгусток отчаянной мужской силы страны». «После двух войн, которые забрали цвет ее молодости», после отчаянной борьбы против большой военной силы, заразных болезней и вследствие других бед Сербия стала «страной мертвых» [267].

Следы смерти и войны можно было увидеть на каждой пяди земли Сербии, в селах и городах которой развевались черные хоругви. На юг от Белграда «повсюду вдоль дорог стояли под маленькими крышами новые деревянные кресты, выкрашенные в золотой, зеленый и красный цвета», олицетворяя «память о людях из окрестностей, которые погибли неизвестно где и тела которых никогда не будут найдены. В горах буйно поразрастались деревья, трава и цветы. В прошлом году засеивавшиеся нивы из-за сорняков походили на джунгли. Дома с открытыми дверями и распахнутыми окнами тихо стояли среди необработанных виноградников… Во всем этом крае не хватало еды даже для населения». По обе стороны дороги почти каждая ограда перед домом «была помечена выведенным известью белым крестом, иногда и двумя или тремя. Каждый крест означал наличие в доме заболевших тифом. За неполный километр я насчитал больше ста крестов», — писал Джон Рид. — Казалось, что на этой пышной, плодородной земле нет уже ничего, кроме смерти и памяти о смерти» [268].

Отправившись дальше, к Мачве, Джон Рид и его спутник ехали поездом, к которому было прицеплено четыре товарных вагона «битком набитых несчастными беженцами, в основном женщинами и детьми, возвращающимися к своим очагам, которые шесть месяцев назад покинули, уходя без ничего, пешком, от австрийского кнута». Поезд шел «медленно по широкой плодородной равнине, белой от цветущих садов и зеленой от высокой травы и молодой листвы, среди необработанных и поросших сорняками полей, и мимо некогда белых домов, почерневших от пожаров. Весь этот край был выжжен, разграблен, а население уничтожено. Мы не видели ни одного вола, — подчеркнул Джон Рид, — а на протяжении километров и человека также. Проезжали через городки, в которых трава росла на улицах и ни одного человеческого существа не видно было. Иногда наш поезд останавливался, чтобы высадились беженцы; они стояли там, возле путей, со всем своим имуществом в мешке, закинутом на плечо, и молча смотрели на развалины своих домов…» В Прняворе на улицах их ожидали «застоявшиеся лужи от шедших дождей, покрытые зеленой тиной. В воздухе чувствовался смрад от разлагающихся тел и запущенной грязи. На заборах почти перед каждым домом был известью начертан хотя бы один зловещий крест, указывавший где есть тиф, или где он был. Во дворе одного дома, где трава была снята, чтобы вырыть большую могилу для многих сразу, стояла морщинистая, хромая женщина в окружении девятерых детей — все до пятнадцати лет. Двое из них были едва в состоянии держаться на ногах, мертвенно бледные, дрожали от какой-то лихорадки; еще трое, из них один — совсем младенец, были покрыты незалеченными ранами и струпьями». На полях где-то увидели «двух волов, которых вела женщина… они тащили деревянный плуг, вытесанный из кривых дубовых веток, за которым шел солдат с винтовкой на плече. Какой-то жандарм объяснил им, что в Сербии все мужчины либо в армии, либо погибли, а все волы забраны «таскать пушки и обозные повозки». Поскольку с сентября не было боев, правительство солдат и волов посылало «по всей Сербии, где они были нужны, помогать на пахоте» [269].