Майкл Грант - Греческий мир в доклассическую эпоху

А сделали они это, повернув вспять течение Крафиды, так что ее воды затопили город, — и тот оставался затерянным и невидимым до тех пор, пока двадцать лет назад, после продолжительных поисков, его местопребывание наконец не было установлено. С помощью насосов, дрелей и магнитометров были обнаружены основания строений VI века до н. э., а также кровельная черепица, керамика и печь для обжига глины, относящиеся к той же эпохе. Должно быть, в древнем Сибарисе хранилось и немало произведений искусства, — но они пока не найдены. Мощеный участок возле пристани (ныне — в 3 км от моря), очевидно, служил стоянкой для кораблей.

После разрушения Сибариса (это неслыханно жестокое обхождение одного греческого полиса с другим причинило немало горя милетянам, торговым союзникам сибаритов 17) те из жителей, кому посчастливилось уцелеть, укрылись в своих бывших колониях — в частности, в Посейдонии, процветанию которой они немало способствовали. Прошло более полувека, прежде чем кто-либо из этих беженцев или их детей решил вернуться в родные места, где, претерпев множество трудностей, они заложили новую колонию, обретшую международный статус, — Фурии (443 г. до н. э.).

Кротон (совр. Кротоне) — южный сосед Сибариса, впоследствии погубивший его, — находился по другую сторону от устья реки Эсар (Эзаро), на мысу, к которому с обеих сторон примыкали неплохо защищенные гавани. Когда-то здесь обитали мессапы, но позднее, предположительно ок. 710 г. до н. э., сюда приплыли ахейские греки (соотечественники тех племен, что незадолго до того основали Сибарис чуть севернее) под началом Мискелла из Рип (Кунари).

Ранние даты основания этой колонии подтверждаются археологическими находками: так, обнаружились следы улицы VII века до н. э., установлено местонахождение цитадели, определена линия городских стен и к тому же прослежены остатки гаваней (обведенные каналом). Раскопки также помогли воссоздать план главного кротонского святилища Геры Лаки-нии, которое стояло на мысу Лакиний (Колонна), в 11 км к юго-востоку от города. Храм существовал здесь еще до 600 г. до н. э. (хотя сохранившиеся развалины относятся лишь к середине V века до н. э.).

По мере того, как новый город рос и процветал — возможно, благодаря серебряным копям, так как в окрестностях Кротона были обнаружены груды шлака с содержанием серебра, — он расширял свои владения, заняв плодородные равнины, лежавшие к югу, и основав собственные колонии — сперва Кавлонию (ок. 675/600 г. до н. э.) у пограничных земель, а затем Терину — с другого края Апеннинского полуострова, на побережье Тирренского моря.

Знаменитейшей личностью из всех, кто жил в Кротоне, был Пифагор. Будучи сыном Мнесарха Самосского, он покинул родной остров ок. 531 г. до н. э. — возможно, из-за разногласий с самосским самодержцем Поликратом, — и перебрался в Южную Италию, где его второй родиной стал Кротон. По всей видимости, он сам никогда не записывал своих учений, что дало повод ко всяческим кривотолкам, порождая неумеренную хвалу и столь же неумеренную хулу, в частности, отсутствие записанных текстов, которые восходили бы к самому учителю, практически не позволяет рассудить какие именно изречения из тех, что приписывались ему последователями его плодовитой школы 18, в действительности принадлежали Пифагору. Судя же по загадочным высказываниям, приводимым его учениками, а также по его «жизнеописаниям», гораздо позже составленным Порфирием и Ямв-лихом, — учение Пифагора являло причудливую смесь из религии или суеверия, наставничества (на манер «гуру») в общинном кругу, исследований природы (Сотор1са) — и отвлеченных рассуждений, имевших предметом математику и музыку.

Если обратиться для начала к наиболее «научным» взглядам Пифагора, то он, очевидно, утверждал, что мир (для которого он и придумал понятие космос — «порядок») возможно объяснить, лишь исходя из поддающихся исчислению данных. Иными словами, ему представлялось, что сущность мира можно истолковать с помощью чисел 19, — и потому, как свидетельствовали Аристоксен и Эвдем, он взялся за всемерное исследование самих чисел 20. Это дерзновенное открытие (впрочем, породившее разноречивые толки) приветствовали как «изобретение математической науки», — и пусть даже такое определение незаслуженно умаляет более ранние достижения других народов (особенно вавилонян, которые, должно быть, и повлияли на Пифагора), он действительно совершил эпохальный сдвиг в этой области, вознеся математику на некую вселенскую ступень, — так что сама природа превратилась в материю, доступную количественному измерению и исчислению.

Озарение же, в результате которого он пришел к столь разительным выводам, явилось ему благодаря открытию числовых соотношений, определяющих основные интервалы внутри музыкального ряда. Однако здесь Пифагор ввел типичное для него возвышенное понятие, отождествив тетрактй; (первые четыре натуральных числа) с гармонично-сладостной «песнью сирен» — позднее получившей название «музыки сфер» у Платона (которому мы обязаны многими — пожалуй, чересчур многими — сведениями о Пифагоре) 21.

Столь фантастическое определение не было чем-то из ряда вон выходящим для учения Пифагора, потому что его научные — или псевдонаучные — исследования неразрывно переплелись с разного рода выдумками, которые, несмотря на присущую им причудливую логику, оставались далеки от всякого научного метода. Так он стяжал себе славу знатока сокровенных тайн и чудотворца, а кроме того, заявлял, что обладает (и, быть может, действительно обладал) исключительной духовной мощью. Одной из особенностей его учения, вызывавшей возмущение и неприязнь, было обилие всякого рода волшбы (окутанной назидательными толкованиями) в сочетании с необъяснимыми первобытными запретами, — причем Пифагор будто бы проповедовал перед слушателями, обрядившись в «театральное» облачение — белый хитон, штаны и золотую диадему. Вероятно, такая мешанина возникла благодаря разрозненным рассказам его последователей, живших в разные эпохи, — зато другие подробности явно имеют отношение к собственным высказываниям Учителя.

Кроме того, учение о противоположностях, казавшееся столь плодотворным в изложении Анаксимандра Милетского и Гераклита Эфесского, — Пифагор облек нелепыми чертами женоненавистничества, достойными разве что Гесиода или Семонида. Он заявлял, что мужчины, хоть и «ограничены», — имеют природу правую, светлую и благую, женщины же не ограничены (в своих опасных свойствах, когда те вырываются наружу), и суть имеют левую, темную и дурную. Во всяком случае, Аристотель передавал, что именно таковы были Пифагоровы воззрения 22. Вполне возможно, что истинная сущность высказываний Пифагора на сей счет была в действительности куда сложнее: ведь у нас имеются сведения совершенно противоположного характера, а именно — что среди его последователей было много женщин и что они были допущены в его «братство» на равных основаниях с мужчинами.