Александр Речкалов - Русь: путь к Украине. Украинские земли в составе Польши и Литвы. Книга 1

Вместе с тем, именно в 1384 г. Москва и зависимые от нее земли были обложены особенно тяжелой данью, а князю Дмитрию пришлось отправить своего сына и наследника престола Василия заложником в Орду. Подчинять в таких условиях Великое княжество Литовское Московии означало бы разделить вместе с ней участь татарского данника. Для Ягайло, восстановившего к тому времени свое положение суверенного государя и наладившего союзные отношения с Тохтамышем, это было просто бессмысленным. Не мог князь Дмитрий помочь и в войне с Орденом, так как после потерь, понесенных на Куликовом поле и при нападении Тохтамыша, московский правитель не располагал необходимыми силами.

Все эти обстоятельства приводят Василенко к выводу о том, что «датирование прелиминарного соглашения Ульяны Александровны с Москвой 1383–1384 гг., учитывая его содержание, невероятно. Дело не только в том, что позиция Ягайло была явным образом более мощной, чем Дмитрия московского… Главное другое: настоящее соглашение ничего не давало ни ему лично, ни ВКЛ в целом». Если предполагаемое соглашение действительно и обсуждалось указанными сторонами, то произойти это могло лишь в период между октябрем 1381 г. и июнем 1382 г. Именно в эти несколько месяцев свергнутый с престола сын Ольгерда искал пути для восстановления своего положения и вполне мог рассматривать в качестве союзника, а то и повелителя, кандидатуру московского князя. Однако последовавшее в августе 1382 г. нападение Тохтамыша на Москву и возвращение Дмитрия Донского в положение бесправного татарского данника, положило конец этим планам, если они имели место в действительности.

О степени влиятельности Московского княжества после восстановления господства над ним Золотой Орды красноречиво свидетельствует эпизод из истории православной церкви. Не удовлетворенный ни одним из действующих архиереев, князь Дмитрий в июле 1384 г. отправил в Константинополь еще одного кандидата на митрополичью кафедру — архиепископа Суздальского Дионисия, получившего от летописцев характеристику «мужа… премудра, разумна… изящна в божественных писаниях, учительна и книгам сказателя». Добавим к этому, что Дионисий известен в качестве инициатора и возможного участника создания знаменитой Ааврентьевской летописи, и что часть своей монашеской жизни он провел в Киево-Печерском монастыре. Патриарх, нимало не смущаясь наличием двух архиереев — Киприяна и Пимена, рукоположил Дионисия митрополитом и тот на обратном пути из Византии явился в Киев. Очевидно, целью новопоставленного иерарха было вступление в сан в киевской Святой Софии, как того требовал освященный веками церковный обычай.

Однако события приняли неожиданный оборот: князь Владимир Ольгердович решительно напомнил о том, что он считает себя преемником древних повелителей Руси и без него ни один митрополит утвердиться в Киеве не может. По словам В. Антоновича, князь Владимир, желая восстановить митрополичью кафедру в своей столице, «признал и постоянно поддерживал митрополита Киприяна, непризнанного Дмитрием Ивановичем в Москве, и, таким образом, первый споспешествовал реальному восстановлению Киевской митрополии». Заявив новопоставленному архиерею: «Пошел еси на митрополию в Царград без нашего повеления», — киевский князь повелел схватить Дионисия и подверг его заключению.

По мнению О. Русиной столь жесткие действия Владимира Ольгердовича объяснялись тем, что для него «были вне всякого сомнения архиерейские права Киприяна и собственное право решающего голоса в вопросе замещения митрополичьего престола». Действия московского повелителя, отвергнувшего ранее митрополита Киприяна, были расценены киевским князем как проявление крайнего неуважения к нему лично. Поэтому правитель Киева и обрушил свой гнев на ставленника московского князя. При этом, удельный киевский князь настолько не опасался каких-либо враждебных мер со стороны Москвы, что продержал несчастного Дионисия «в заточении до смерти». По сведениям летописей, Дионисий скончался в 1385 г., а митрополиты Киприян и Пимен продолжали отстаивать свои права перед патриаршим судом.

Заканчивался период, на протяжении которого, по мнению отечественных историков, литовские князья активно усваивали «язык и нравы» своих славянских подданных, а окрепшая под властью Гедиминовичей Русь приобщала литовцев к своей цивилизации. Положившие начало государству и выдвинувшие из своей среды княжескую династию литовские племена, по выражению Антоновича, «не обладали ни развитой культурой, ни письменностью, ни выработанными формами общественного быта». В связи с этим воздействие сложившихся на Руси общественных порядков и ее культуры на титульный народ Литвы было настолько существенным, что, по мнению того же Антоновича, при дальнейшем взаимном воздействии двух национальных начал «…литовское должно было подчиниться русскому, заимствовать его цивилизацию и занять в общем государстве второстепенное место».

Говоря о влиянии, которое оказывало население земель Руси на коренной этнос Литовского государства, многие дореволюционные авторы используют выражения «русские», «русский язык», «русская культура» и т. д. В период, когда создавались их работы, всех православных подданных Российской империи и их предков было принято называть обобщенным названием «русские» без выделения их национальных отличий. Однако корректность использования такой терминологии по отношению к средневековой Литве в наше время вызывает большие сомнения. Ученые суверенных Беларуси и Украины, чьи предки, собственно, и были подданными Великого княжества Литовского, не склонны называть своих пращуров «русскими», или, к примеру, считать язык, который они передавали своим литовским соотечественникам, русским языком.

Известно, что к моменту присоединения земель Руси к Великому княжеству Литовскому литовское общество оставалось еще, по выражению Э. Гудавичюса, «бесписьменным». Потребности в письменной речи у литовцев были крайне малы, возникали исключительно в межгосударственных отношениях, но и в них до поры до времени удавалось обходиться без собственных грамотеев. Так акты дарения, выданные королем Миндовгом Ливонскому ордену, были составлены орденским писарем, а монарх только скрепил их личной печатью. Во времена Гедимина в Вильно открылись миссии доминиканцев и францисканцев, и обязанности писцов при составлении посланий в католические страны исполняли монахи данных орденов. Использовались и писцы-русины, составлявшие грамоты по-гречески при переписке князя Ольгерда с Константинопольским патриархом, но внутренний документооборот по-прежнему почти отсутствовал.