Жорж Вигарелло - История тела Том 1 [От Ренессанса до эпохи Просвещения]

Итак, среди бумажных монструозностей настоящие монстры являются скорее исключением. Причем до такой степени, что составители листков совершенно не стесняют себя правдоподобием: случается, что они используют одни и те же гравюры в качестве изображений разных монстров [1033] «Деревянная гравюра чудовищной змеи, увиденной на Кубе в 1576 г., использована в качестве изображения летящего дракона, появившегося в небе над Парижем в 1579 г.» (Seguin J.–P. L’Information en France avant le périodique. 517 canards imprimés entre 1529 et 1631. P. 13). . В народной литературе вымысел часто предваряет и даже порождает реальность.

Есть соблазн видеть в этом репрезентационном злоупотреблении не более чем давние религиозные суеверия, эксплуатацию простонародного легковерия, наивные и устаревшие представления о монстрах, свойственные традиционной культуре. Однако на самом деле перед нами манифестация более общего и актуального переживания монструозности, и это подводит нас к главному различию, касающемуся нашего понимания того, как воспринималось монструозное тело, и того, какие изменения оно претерпевало в течение длительного исторического периода.

В городах прошлого анатомические уродства представляли зрелище иного рода, чем теперь. Когда вокруг свирепствуют эпидемии и смерть, то физические стигматы, раны, врожденные недостатки и недуги вполне привычны и незаметны, они составляют часть повседневного восприятия тела. Но даже если порог толерантности по отношению к физическим недостаткам был выше, чем сейчас, многочисленные примеры говорят о том, что классической эпохе свойственно неуемное любопытство по отношению к человеческим монстрам, выходящим за рамки ординарного и воспринимаемым как нечто чудесное или волшебное — как божественный промысел или дьявольское вмешательство. Стоит только появиться известию о рождении монстра, тут же сбегается народ, подъезжают кареты аристократов, собираются ученые. Новость подхватывают специально печатаемые по этому случаю листки, слухи раздувают, все более многочисленная толпа зевак превращает жилье, в котором произошло это событие, в театр. Монстр — предмет зрелища и повод для коммерции.

Таков «опыт монстра»: непреодолимое любопытство, охватывающее все социальные страты, общественное потрясение, зрелище телесной катастрофы, переживание испуга, визуальной неустойчивости, дискурсивной остановки. Таков монстр: внезапное присутствие, неожиданное выставление напоказ, смятение восприятия, трепещущая приостановка взгляда и речи, нечто непредставимое. Поскольку монстр, в самом полном и древнем смысле, есть диво (merveille), то есть событие, чьи этимологические корни (mirabilis) в первую очередь связаны с полем обзора (miror), с неожиданным смещением кадров восприятия, с пяленьем глаз, с явлением [1034] «Слово „чудесное” (лат. mirabilia, фр. merveilleux) происходит от слов со значением визуального восприятия, отсюда выявляем основную черту чудесного — способность появляться» (Ле Гофф Ж. Средневековый мир воображаемого / Пер. с фр., общ. ред. С.К. Цатуровой. М.: Издательская группа Прогресс, 2001. С. 48). . С явлением нечеловеческого, с отрицанием человека в зрелище живого человека: «Монстр — живое существо, обладающее негативной ценностью. <���…> Эквивалентом жизненной силы является монстр, а не смерть» [1035] Canguilhem G. La monstruosité et le monstreux. Pp. 171–172. .

С монструозностью дело обстоит иначе: тут сильнее и присутствие и отсутствие, больше и тела и знаков, и молчания и речи. Это не внезапное крушение опыта восприятия, но систематическое конструирование образов для их потребления и циркуляции; не тревожное колебание взгляда, но любопытное чтение или слушание. Такова монструозность: не реальность, но воображение, производство образов и слов, которые должны представлять непредставимое, лобовое столкновение с нечеловечностью одного человеческого тела. Это тот же процесс, что и описанный Ле Гоффом, когда христианство помещает непредсказуемое диво в упорядоченный контекст чуда и эффект явления монстра ослабевает. Иными словами, монструозность — это замена реальных монстров виртуальными, созданными в мире знаков. Это первостепенное различие, если мы стремимся представить себе историю человеческой монструозности во всей ее длительности. Традиционное общество отличается от нашего тем, что в нем монстры сосуществуют с монструозностью, тогда как мы раз и навсегда вытеснили в область вымысла ту травму, которая ранее провоцировалась присутствием и плотью монстра.

Все это заставляет задуматься: как конструируется образ монстра? Как создаются монструозные вымыслы?

В народной культуре XVI–XVII веков существуют правила создания такого рода вымыслов. Это прежде всего относится к далеким и виртуальным монстрам, к монструозности без монстров — чисто дискурсивным продуктам и воображаемым конструкциям. Как печатные листки конструировали образ того, что никогда никто не видел? Как их аудитория немедленно опознавала монструозные изображения того, с чем не приходилось сталкиваться? Какими чертами должны были обладать эти репрезентации, чтобы казаться правдоподобными?

Первый принцип конструирования монструозного тела — гибридность . Необходимо, чтобы в монстре было что–то от человека и какие–то черты, заимствованные из животного царства. При внимательном рассмотрении изображений можно выявить правила распределения, разложения и наложения человеческих и животных элементов. Они касаются ограниченного количества поверхностей тела.

Центр и периферия : бестиальность в основном свойственна периферии тела, центр его остается человеческим. К постоянному человеческому корню прилагаются разнообразные животные частицы, приставки, суффиксы и окончания. Избыток и нехватка : если члены сохраняют человеческую форму, то монструозно их число. Так, у монстра с семью головами и семью руками, родившегося в Ломбардии в 1578 году [1036] Briefz discours d’un merveilleux monstre né à Eurisgo, terre de Navarrez, en Lombardie… en 1578. Chambéry: François Pommard, 1578. , избыток членов сочетается с нехваткой некоторых органов: у его центральной головы лишь один глаз. У пьемонтского монстра, появившегося в том же году [1037] Vrai pourtraict et sommaire description dun horrible et merveilleux monstre, né à Cher, terre de Piedmont… le 10 Janvier 1578. Chambéry: François Pommard, 1578. , также наблюдается избыток — но на сей раз животных черт: семь рогов, периферическая бестиальность (руки с когтями) и поверхностное уродство (одна нога красная, другая — синяя). И это еще одна система координат, которая свойственна правилам конструирования монструозных репрезентаций: глубина и поверхность тела . Если к этому набору добавить оппозиции «верх — низ» [1038] Отсюда большое количество монструозных образов, основанных на принципе взаимоналожения: человеческий верх, животный низ или наоборот. Так, Паре пишет о монстре, получеловеке–полусвинье, родившемся в Брюсселе в 1564 г. Или пресловутый «ребенок- обезьяна», плод связи служанки и соответствующего млекопитающего, появившийся в Мессине около 1600 г. См.: Discours prodigieux et véritable d’une fille de chambre, laquelle a produit un monstre, après avoir eu la compagnie d’un singe, en la ville de Messine… Paris: Fleury Bourriquant, s.d. , «простое — сложное», «лицо — тыл» и, порой, «открытое — закрытое», то при помощи такой репрезентационной грамматики можно легко очертить круг характерных для уличной литературы монструозных вымыслов. Так, у объявившегося в 1624 году «турецкого» монстра три рога, три глаза, два ослиных уха, одна ноздря, кривые и вывернутые назад ноги. Иными словами, одна человеческая черта в недостаточном количестве, другая — в избытке, еще одна поставлена задом наперед и, на периферии человеческого тела, два животных атрибута. Такого рода описания можно множить до бесконечности или самостоятельно их производить: все они будут построены по принципам этой монструозной комбинаторики.