Жорж Вигарелло - История тела Том 1 [От Ренессанса до эпохи Просвещения]

Не быть похороненным после смерти — это один из самых банальных страхов древних обществ, которые верят, что смерть может похитить человека в любой момент, не дав подготовиться к последнему пути. Поскольку этот кошмар был «пережит» (если так можно выразиться) рядом изгоев того времени (служители театра, путешественники, явные некатолики), право на захоронение нередко порождало преступления, и возмущения, и народные кары в отношении умершего. По образцу ряда голодных бунтов или восстаний нищих жители Экс–ан–Прованса вышли на улицы осенью 1695 года, чтобы выступить против действий нового «присяжного похоронного глашатая» [149] В Средние века в Западной Европе существовали специальные глашатаи, сообщавшие горожанам о чьей-то смерти и похоронах. ( Прим. ред. ) , который не позволил положить в гроб бедного человека. Среди большого количества недовольных были самые разные люди: мужчины, женщины и дети из различных ремесленных кругов. Показательны и их действия: они кидали камни, уничтожали официальные бумаги, расшвыривали предметы и пытались расправиться с глашатаем. Бегство виновника этих «беспорядков» позволило ему избежать казни и ее обычных последствий: расчленения и выставления на всеобщее обозрение трупа, который потом бросался на съедение бродячим животным. Наказание тела, даже оставшегося без души, ничуть не менее жестоко, чем вечные адские муки. Да и официальные суды действовали таким же образом, когда приказывали выставлять на всеобщее обозрение тела самоубийц или отрубали руку, а затем и голову отцеубийцы, прежде чем продемонстрировать его «останки» в виде отдельных частей [150] Beik W. Urban Protest in Seventeenth–Century France. The Culture of Rétribution, Cambridge: Cambridge University Press, 1997. Pp. 56–63; Bercé Y.–M. Histoire des Croquants: étude des soulèvements populaires au XVIIIe siècle dans le Sud–Ouest de la France, 2 vol. Genève: Droz, 1974. Passim; Mandrou R. Introduction à la France moderne. Pp. 79–81, 326–329; Vovelle M. Les Métamorphoses de la fête en Provence de 1750 à 1820. Paris: Aubier–Flammarion, 1976. P. 75; Le Roy Ladurie E. Le Carnaval de Romans: de la Chandeleur au mercredi des Cendres, 1579–1580. Paris: Gallimard, 1979; etc. . Даже в таких крайних проявлениях «тело», несмотря ни на что, сохраняет достаточно человечности, а значит, сакральности, чтобы удостоиться последнего свидетельства уважения — быть покрытым.

Ибо именно в этом, говорит один святой отец–иезуит, состоит «долг христианского милосердия перед нашими близкими и умершими друзьями… И даже когда мы признаем, что мертвому телу совсем или почти не важно, покрыто оно или нет, поскольку оно бесчувственно; сможем ли мы отрицать, что это очень важно для живых, которые будут охвачены сильнейшим ужасом при виде подобного зрелища, малоприятного для человеческой стыдливости, особенно в случае каких–то более существенных искажений и изменений в лице усопшего, что со многими случается довольно часто. А что касается остальных тел, вплоть до висельников и других преступников, выставленных на больших дорогах, чтобы служить назиданием и устрашением для прохожих, также существует обычай их прикрывать, хотя бы старой ветошью, чтобы не позабыть всяческую человечность по отношению к человеческому телу и не вызвать чрезмерного ужаса у живых» [151] Perducius C. La Règle ou le Bon Usage du deuil. Pp. 371, 375. . Формулировка довольно сложна, но это уважение к телу как таковому (а именно так можно назвать мертвое тело) долгое время воодушевляло все тексты и все практики, с ним связанные. Чтобы уловить ментальные и текстуальные трансформации и выявить медленное ослабление ассоциации тела с душой, следует обратиться к другим проявлениям телесности.

Луи Симон менее пропитан религиозностью, во многих отношениях более современен (и прежде всего в силу психологических и временных причин — он младше Жамре, но почти ровесник кюре Ангрена). В своем повествовании он не связывает понятия «души» и «тела», и если бы его свидетельство не было столь исключительным, он мог бы открыть нам новые способы чувствования. Конечно, когда он употребляет термин «тело» в первый раз, то присоединяет к нему прилагательное «святое», чтобы описать шествие в честь святого Овидия на Вандомской площади Парижа в 1763 году. Но в остальном тексте коннотации совсем другие. Они совершенно профанны: речь теперь идет только о телах любимых женщин, которыми следует восхищаться, телах будущих читателей и самого мемуариста, которые следует беречь. «Чистота» и воздержанность — вот главное содержание советов относительно здоровья, которые сопровождают рассказ о любовных приключениях кисейщика: «Если вы хотите жить долго и в добром здравии, никогда не предавайтесь излишествам ни в каком деле, особенно в еде и питье. Всегда уходите из–за стола не вполне насыщенными, пусть пьянство внушает вам отвращение. Никаких излишеств ни в работе, ни в бдении, ни в дозволительных вещах, о которых я не стану упоминать. Всегда сохраняйте ваше тело опрятным и таким чистым, как только возможно. Ешьте больше постного, чем скоромного, и не обременяйте ваше тело мясом и жиром, это будет вас стеснять. Остерегайтесь слишком сильного мороза или жары; если чересчур жарко, идите охлаждаться к огню, а не в прохладу. Никогда не играйте, разве что ради приятного времяпрепровождения, не ради выгоды» [152] Simon L. Louis Simon, villageois de l’ancienne France. Pp. 33, 83. .

Возможно, за банальностью таких отмеченных народным здравым смыслом аксиом из пословиц и книжонок коробейников [153] Bollème G. Lenjeu du corps et la Bibliothèque bleue; Loux F., Richard P. Sagesses du corps. прорисовывается новый образ тела. Выросшее из старой традиции заботы о физических силах, новое понимание тела вводит определенные новшества, уходя от проблемы бессмертия души, и тем самым напоминает о радикальной ментальной трансформации, которая уже шла в крестьянском обществе с конца XVIII века [154] Здесь необходимо соблюдать величайшую осторожность, поскольку все примеры единичны и сами по себе не могут характеризовать изменения ни в коллективной ментальности, ни даже в сознании индивида. См., например, неоднозначное восприятие тела, связанного с «разумом», которое свойственно сельскому хроникеру времен Людовика XV (Prion P. Mémoires d’un écrivain de campagne au XVIIIe siècle. Passim), или отсутствие Бога в повествовании о детстве отставного офицера, родившегося в Тоннеруа в 1776 г. (Coignet J.–R. Cahiers du capitaine Coignet / éd. Jean Mistler. Paris: Hachette, 1968. Passim). Единственное упоминаемое им проявление благочестия — знак креста на первом картуше, который он вставил в свое ружье: «он принесет мне счастье» (р. 60). . Что это — новый способ представления телесности? По меньшей мере перед нами доказательство того, что даже и в сельском мире тело никогда не было только фигурой смерти и угрожающего загробного мира.

Во Франции при Старом порядке люди умирали от голода, и, хотя продовольственные кризисы стали ослабевать после царствования Людовика XIV, постоянная забота о пропитании сохранялась и в XIX веке. Как и племяннику Рамо, им всегда приходилось «прибегать к помощи пальца, указывающего на открытый рот» при «ощущении, которое я всегда испытываю» (голоде) и помнить по возможности, «что хуже всего… неестественная поза, в которой нас держит нужда. Человек нуждающийся ходит не так, как другие: он прыгает, ползает, изгибается, он пресмыкается; жизнь свою он проводит в том, что принимает разные позы… льстецов, царедворцев, лакеев и бедняков. <���…> И право же, то, что вы называете пантомимой нищих, — это великий хоровод нашего мира» [155] Goubert P. La Vie quotidienne des paysans français au XVIIe siècle. Paris: Hachette, 1982. Pp. 116–134; Delumeau J., Lequin Y. Les Malheurs des temps. Histoire des fléaux et des calamités en France. Paris: Larousse, 1987. P. 346; Lachiver M. Les Années de misère. P. 91; Roche D. Histoire des choses banales. Naissance de la consommation, XVIIe — XIXe siècle. Paris: Fayard, 1997. Pp. 245–252; Дидро Д. Племянник Рамо // Дидро Д. Племянник Рамо. Парадокс об актере. М.: Азбука–классика, 2007. С. 114–116. .