Александр Мещеряков - История Японского архипелага как социоестественный и информационный процесс

Урожайность риса в начале его распространения в Японии оценивается в 60 кг с га. Постоянное совершенствование орудий труда и агротехнологии привели к росту урожайности, которая к ХVII в. составила около 15 центнеров. Рис стал основным средством платежей чиновничеству, что свидетельствует о достаточно высокой производительности труда и отлаженной системе сбора налогов. Определение размера налога именно в рисе, в то время как в хозяйственный процесс были достаточно широко вовлечены и другие культуры: чумиза, просо, колосовые культуры, бобовые, батат — свидетельствует о признании государством первостепенной важности этого продукта в общественном производстве. Об этом свидетельствует вся хозяйственная политика раннеяпонского государства. Ее целью было прикрепление населения к земле с помощью введения в VII в. надельной системы. При этом крестьянам предписывался отказ от потребления рыбы и сакэ во время сезона полевых работ. «Потребление» в данном случае означает одновременно и ловлю рыбы в условиях реальной хозяйственной многоукладности. Рыболовство рассматривалось государством как помеха главному в его глазах хозяйственному сектору. Рыба при этом попадала в один ряд со спиртными напитками как помеха земледельческой социоестественной гармонии.

Границы Ямато совпадают с границами освоения культурой поливного риса территории архипелага. Японское государство было государством рисосеяния и — вольно или невольно — заинтересовано, прежде всего, в контроле над регионами рисоводства. К районам, где производство риса было невозможно по климатическим условиям, оно не испытывало острого интереса, и попытки поставить их под свой контроль не отличались последовательностью. В средневековье северная граница между «Японией» и «не-Японией» фактически проходила по р. Коромогава. Верно и другое утверждение: в районах своего господства государство всячески стимулировало рисосеяние там, где оно было возможно. Свою опору оно видело, прежде всего, в земледелии, в рисосеянии. Земледельцы, обреченные на неподвижность, представляли собой идеальную проводящую среду для усвоения тех сигналов хозяйственного, социального и этического порядка, которые генерировало государство. Что до рыбаков и жителей гор, то они всегда представляли собой достаточно изолированное образование со своим укладом и мировидением.

Наряду с рыбаками относительным суверенитетом пользовалось население горных районов. Вмешательство в его жизнедеятельность ограничивалось регуляциями в тех случаях, когда эта деятельность наносила ущерб надличностным структурам: храмам или рисосеянию. В первую очередь, это относится к сохранению лесных запасов, сохраняющих влагу в почве и питающих, таким образом, реки: количество атмосферных осадков на основной территории архипелага не достаточно для ведения поливного рисосеяния и требует ирригации. Всесторонне регламентируя деятельность земледельцев равнин, государство маркировало жителей гор, как и жителей приморских, как особую категорию населения, признавая за ними большую свободу передвижения и блокируя попытки установления частной собственности на горные леса. Таким образом, присваивающие секторы хозяйствования ясно выделялись как особые формы жизнедеятельности, не подпадающие под законы земледельческого рисоводческого уклада.

Неделимость лесных и морских запасов выступала гарантом делимости и присваимости равнинной земли, пригодной для поливного рисосеяния. Подобная политика в отношении лесных массивов начинает проводиться лишь с VII в. До этого времени многие лесные участки находились в личном или же корпоративном владении/пользовании. Характеризуя земельную политику японского государства в целом, исследователи обращают внимание на то, что его основной пафос в VIII–X вв. был направлен не столько на регламентацию землепользования целинных земель, сколько на подробное определение условий ведения хозяйствования на землях, уже вошедших в хозяйственный оборот, что хорошо подтверждает тезис об интровертности японской культуры в целом.

Одновременно остается фактом активная деятельность государства, а также выступающих в качестве его агентов крупных буддийских монастырей в области сооружения ирригационных сооружений: каналов, дамб, дренажных систем. Эта централизованная деятельность началась, по крайней мере, со второй половины VII в., дополняя усилия, предпринимаемые на местном уровне. Свидетельством первостепенной важности, придаваемой государством земледелию, являются описания провинций Японии «Фудоки» в VIII в., выполненные по государственному заказу, где уже применяется девятистепенная оценка плодородия земли. В результате агротехнических усовершенствований, приспосабливаемых к особенностям климата и почв, в XII в. сложилась ситуация, при которой стало возможным получать два урожая риса в год. Плодородие же любой пахотной земли исчислялось с XVI в. в гипотетическом урожае риса с единицы территории. Таким образом, именно рис становился наряду с деньгами универсальным товарным эквивалентом. Что же касается рыболовства, то государство вмешивалось в его деятельность в ограниченной степени, социальный статус рыболова всегда был низок. Согласно официальным генеалогическим спискам «Синсэн седзироку» (815 г.) практически все роды, чья историческая судьбы была связана с морем, получили наименее престижный статус потомков «земных божеств». Японское государство было создано земледельцами, и потому представители других хозяйственных укладов не имели в нем доступа в высшие социальные сферы.

Чем же было море для общеяпонской культуры и цивилизации? Море, в отличие от суши, в доиндустриальном обществе — это почти всегда «ничейная земля», оно не вызывает территориальных конфликтов в такой степени, в какой они случаются на суше. С одной стороны, оно отъединяет, с другой — служит проводящей информационной средой. Парадокс в том, что море было проводником информации, если посмотреть на дело с макроисторической точки зрения, только в одном направлении: с материка — в Японию. Это тем более удивительно, что значительная часть населения исторической Японии была образована выходцами с материка, которые сумели преодолеть водный барьер, причем массовость про-цесса переселения указывает, что преграда эта не выглядела чрезмерной. Тем не менее остается фактом неумение, а скорее, нежелание японцев строить быстроходные и надежные корабли, приспособленные для плавания в открытом море. Вплоть до начала массированных контактов с европейцами в XIX в. японцы не выучились серьезному мореплаванию, а их «суда» представляли собой, как правило, долбленки, сделанные из одного бревна, размером которого и лимитировался размер судна, предназначенного, по преимуществу, к плаванию лишь в прибрежных водах. Соображение, что в Японии отсутствует такое первоклассное кораблестроительное сырье, как скандинавский дуб или же тик, видимо, лишено серьезных оснований. Дело, видимо, совсем в ином: в отсутствии культурно и исторически обусловленной мотивации к постройке океанских кораблей. Данные мифологическо-летописного свода «Нихон сёки» с несомненностью свидетельствуют, что до середины VII в. для государства Ямато (самоназвание того государственного образования, которое потом стало именоваться Японией) путешествие по морю не представляло особой проблемы. Тесные связи военно-политического свойства с государствами Корейского полуострова, где Ямато имело свои интересы, обусловливали посылку туда многочисленных эмиссаров и крупных контингентов войск. Так, экспедиционный корпус 663 г. составлял 27 тысяч человек. Из-за серии поражений он был вынужден вернуться на архипелаг, после чего Ямато отказывается от проведения активной внешней политики и начинает энергичное обустройство внутренней жизни. От моря ждали неприятностей, усиливается охрана южной границы, строятся крепости. Японское государство впервые начинает как бы отгораживаться от моря, маркируя его как свою государственную границу. Пожалуй, именно в этот момент был сделан окончательный выбор в пользу интенсивного пути хозяйствования, который сопровождался постепенным нарастанием общей интровертности культуры. И хотя расширение территории Ямато в северо-восточном направлении продолжалось вплоть до X в., водное расстояние, отделяющее Хонсю от Хоккайдо, фактически не было преодолено. Более того, даже на севере Хонсю власть центра была непрочной.