Ханс ван Конингсбрюгге - История потерянной дружбы. Отношения Голландии со Швецией и Россией в 1714–1725 гг.

Пыточное следствие завершилось осуждением многих знатных лиц и представителей высшего духовенства, особенно из ближайшего окружения царевича. Мать его Евдокию, первую супругу Петра, сослали в отдаленный монастырь близ Ладожского озера. Брату ее на Красной площади отрубили голову. Любовника же ее, майора С.Б. Глебова, с которым она сошлась, когда жила в Суздальском Покровском монастыре, после жесточайших пыток («пытанный в Москве страшно кнутом, раскаленным железом, горящими угольями, потом трое суток был привязан к столбу на доске с деревянными гвоздями») посадили на кол {319} 319 Massie R. Peter de Grote. P. 622–625. . Если верить сообщению де Би в Гаагу от 28 марта, причиной этих зверств был твердый отказ Глебова раскрыть секрет тайнописи, которой он вел переписку {320} 320 NA. ASG 7397. Liassen Moskovië, De Bie aan Fagel, 28.03.1718. .

14 июня самого царевича бросили в Петропавловскую крепость. По воле Петра начались допросы с применением пыток. После сорока ударов кнутом Алексей показал, что хотел смерти отца и даже добивался от императора Священной Римской империи военной помощи для захвата власти {321} 321 Massie R. Peter de Grote. P. 628–629. . Затем царевича предали церковному и гражданскому суду, которому на основании этих выбитых кнутом показаний ничего не оставалось, как приговорить обвиняемого к смерти. Петр после всех «признаний» заговорщика не мог себе позволить отменить приговор, но и не решался подвергнуть сына публичной казни. Из таких затруднений царя вывела кончина царевича 26 июня. Причина ее не выяснена, хотя можно предположить, что Алексей, никогда не отличавшийся крепким сложением, не перенес избиений. В какой психологической раздвоенности находился Петр, показывает церемония погребения царевича. Похоронили его в соответствии с его высоким рангом и по всем обычаям Русской православной церкви, в присутствии царя, однако, по желанию последнего, никто не носил траур, а иностранных дипломатов не было. На медали, которую отчеканили по повелению Петра в конце того же года, изображено лучезарное небо и выбиты слова «Величество твое везде ясно», явно выражающие чувство облегчения после окончания этого тягостного дела {322} 322 Ibid. P. 633. .

Но при чем тут резидент Генеральных штатов? В своих донесениях де Би откровенно говорил о непопулярности петровского правления в консервативных кругах и даже о том, что смерть царевича Алексея в Петропавловской крепости не была естественной. А так как голландец тайнописи не использовал и на почте в Петербурге с его донесений снимали копии, российские сановники содержание писем де Би хорошо знали {323} 323 См. об этом: Hovinga V. In dienst van de Republiek. P. 32–33. . Было решено, что подобной информацией может располагать лишь тот, кто реально вовлечен в заговор. Иначе почему бы он написал, что «в Москве и здесь во время расследования жил в страхе и тревоге»? {324} 324 NA. Liassen Moskovië 7397, De Bie aan Fagel, 25.07.1718.

25 июля, через 12 дней после вызова к вице-канцлеру де Би направил в Гаагу донесение на 16 страницах под заглавием «Краткое и искреннее повествование о нарушении международного права, совершенном с применением насилия». Он рассказал об обвинениях, которыми его яростно, с пеной у рта осыпал Шафиров, заявляя без всякого стеснения, что «мошеннические и лживые» письма де Би давно уже открывают и читают, и даже грозя дипломату плахой. Особый гнев властей вызвало сообщение резидента о предстоящем бунте. На это де Би ответил, что сам наблюдал в Москве бесчисленные казни, включая и страшную расправу с Глебовым, и все это отнюдь не свидетельствовало о царящем в стране спокойствии. Ведь даже голландские купцы были «охвачены страхом». Подозрительным показалось Шафирову также то, что де Би так быстро доложил секретарю Генеральных штатов о смерти царевича Алексея. Резидент признался, что о ней ему поведал лейб-хирург царя, голландец Ян Гови.

«Вас здесь держат, чтобы заниматься одними только делами торговыми, а вы хитростью влезли в дела деликатные, которые вас не касаются. Вы способны из сладчайшего меда острейший яд извлекать!» — передал де Би гневную речь вице-канцлера. По мнению Шафирова, просьба резидента к Генеральным штатам отозвать его из Петербурга была продиктована лишь желанием ускользнуть от российских властей. Обвинили его также в том, что он сообщил в Гаагу о слабом здоровье наследника престола, двухлетнего царевича Петра Петровича. Откуда дипломату стало об этом известно? Оказалось, что жена придворного медика Л.Л. Блюментроста часто рассказывала жене де Би, как тяжело у царевича режутся зубки и какой он слабенький. Российские сановники считали эту информацию государственной тайной, которую уж точно нельзя было разглашать в письмах за границу.

Вернувшись в тот день домой, дипломат застал душераздирающую сцену. Его жена, на последних сроках беременности, стояла, обливаясь слезами, перед их домом, окруженная гренадерами, в руках которых были ружья с примкнутыми штыками. Перед этим, дождавшись, когда де Би отправится к вице-канцлеру, солдаты взломали топорами двери его кабинета и забрали все находившиеся там письма и документы {325} 325 Ibid. . Разумеется, это было грубейшим нарушением международного права. Официальному представителю Республики Соединенных Нидерландов запретили поддерживать любые контакты с внешним миром, не говоря уже о проживавших в России голландских купцах. В половине двенадцатого ночи остававшиеся в доме восемь гренадеров под командованием поручика внезапно отбыли, заявив, что де Би может вновь располагать своим жилищем.

На следующий день, 14 июля были взяты под стражу — по-видимому, как информаторы голландского дипломата — лейб-хирург Ян Гови и акушерка, тоже из Голландии. Обдумав все это и расспросив слуг, не заметили ли они накануне 13-го числа чего-либо необычного, де Би выяснил, что в предшествующие дни близ его дома был замечен соглядатай от российского Адмиралтейства. От пережитых волнений у резидента случился нервный припадок — понадобилось вызвать врача. 15 июля де Би по его просьбе посетил секретарь Адмиралтейства Веселовский, перед которым дипломат стал ходатайствовать об освобождении арестованных. Был у него в этом деле и личный интерес. Жена вот-вот должна была родить, и де Би очень боялся, как бы в отсутствие акушерки-голландки возможные преждевременные роды не оказались для матери и ребенка роковыми. Секретарь же Адмиралтейства потребовал от де Би официально заявить, что он не писал клеветнических писем о Шафирове и Остермане: то был еще один упрек, который среди прочего высказал голландцу вице-канцлер. Однако из-за припадка дипломат не мог даже взять в руки перо. Потом ему все же пришлось такое заявление написать, ибо Шафиров настаивал. Акушерка, в прошлом слишком много болтавшая, осталась под арестом, а встревоженному мужу роженицы посоветовали обратиться к акушерке шведке или финке, которых в Петербурге было достаточно.