Фернан Бродель - Время мира

Но Англия под защитой своего флота тоже играла наверняка. Нет нужды пересказывать вслед за многими другими, какими способами ей удалось во время войн Революции и Империи преодолеть бдительность и относительную враждебность той части Европейского континента, какую Франция пыталась закрыть для своей соперницы. Эта последняя всегда находила бреши: Тоннинген в Дании (до 1807 г.), Эмден и Гельголанд (до 1810 г.); одну покидали — открывалась другая 136 . И английская торговля невозмутимо продолжалась в мировом масштабе, иной раз влекомая своими привычными навыками. Во время наполеоновских войн Ост-Индская компания уверенно продолжала ввозить в Англию индийские хлопчатые ткани: «Тысячи кип хлопка лежали без дела ( sic! ) на складах Компании уже десять лет, когда сообразили давать их испанским герильерос », дабы те изготовляли из него рубахи и штаны 137 .

Конечно, сама по себе торговая революция не могла объяснить промышленную 138 . Но ни один историк не будет отрицать влияния торговой экспансии на английскую экономику, которую она помогла поднять выше себя самой. Однако же многие преуменьшают ее значение. В своей сущности проблема примыкает к ожесточенному спору между теми, кто объясняет капиталистический рост единственно достоинствами внутренней эволюции, и теми, кто видит его выстроенным отчасти извне, посредством систематической эксплуатации мира, — спору безысходному, ибо хороши оба объяснения. Восторгавшиеся Англией современники уже склонялись к первому объяснению. Луи Симон писал в 1812 г.: «Истоки богатства Англии надлежит искать в большом внутреннем обращении, в великом разделении труда и в превосходстве машин» 139 . «Я подозреваю, что важность торговли, какую Англия ведет вне своих пределов, преувеличивают» 140 . Другой очевидец писал даже: «Обывательская идея, будто Англия обязана богатством своей внешней торговле… столь же ложна, сколь и сильна, как все обывательские представления» 141 . Он уверенно добавлял: «Что же до зарубежной торговли, то оная не имеет никакого значения ни для какого государства, даже для Англии, что бы ни говорили о том глубокие политики, кои совершили открытие континентальной системы». «Система» — это континентальная блокада, глупость, как полагал автор, Морис Рюбишон, француз, ненавидевший Францию императорскую, как и Францию революционную. Не безумием ли было поразить Англию в ее торговле? Не безумием ли было блокировать континент? Не безумием ли — бросить в 1798 г. флот и лучшую армию Франции в Египет, на недосягаемый путь в Индию? Безумием и потерей времени, ибо, продолжает наш спорщик, что получает Англия из Индии? Самое большее — три десятка кораблей, причем «половина их содержимого состоит из воды и продовольствия, необходимых экипажу для столь продолжительного плавания».

Если такие абсурдные идеи циркулировали, то не потому ли, что, подобно какому-нибудь Кантийону, немало людей утверждало, что не бывает благоприятного или неблагоприятного торгового баланса: то, что страна продает, может быть лишь эквивалентно тому, что она покупает, в соответствии с прекрасным равновесием, которое Хаскиссон, будущий председатель Совета торговли ( Board of Trade ), именовал «взаимообменом обоюдных и эквивалентных прибылей» (« The Interchange of reciprocal and equivalent benefits ») 142 . Нужно ли говорить, что для Англии торговля — в Ирландии, в Индии, в Соединенных Штатах и иных странах — проходила не под знаком эквивалентного обмена?

Правда заключается в том, что, если данные, которыми мы располагаем, начиная с таможенных бумаг, довольно хорошо позволяют измерить возраставший объем английской торговли, то они не дают возможности подсчитать английский торговый баланс. Филлис Дин 143 разъясняет это в пространном анализе, который невозможно воспроизвести здесь. Что же касается оценок, то они могли бы заставить думать о малоблагоприятном, даже негативном балансе. Мы вновь встречаемся здесь с уже затрагивавшимся спором по поводу баланса торговли Ямайки или французских Антильских островов. На самом же деле цифры таможен, помимо изначально присущих им пороков, относятся только к товарам, выходившим из английских портов или поступавшим в них. Они не фиксируют ни движения капиталов, ни торговли неграми-невольниками (которая, будучи «треугольной», протекала вне рамок таможенного контроля), ни фрахта, который зарабатывал национальный флот, ни денежных переводов плантаторов Ямайки или индийских набобов, ни прибылей от местной торговли ( country trade ) на Дальнем Востоке…

В таких условиях может ли считаться веским довод в пользу преуменьшения относительного значения внешней торговли (после того, как признали неоспоримыми важность и непропорциональный рост ее) путем сравнения массы внутренних обменов с массой обменов внешних? Уже Д. Макферсон в своих « Анналах торговли » (« Annals of Commerce », 1801) 144 оценивал внутреннюю как вдвое-втрое превышавшую внешнюю 145 , и даже в отсутствие достоверных цифр превосходство внутреннего обращения никаких сомнений не вызывает. Это никоим образом не решает проблему, я уже говорил это и не стану возобновлять здесь спор о сравнительном значении торговли на дальние расстояния и торговли внутренней. Но в том, что касается английского [экономического] роста и промышленной революции, важность внутренней торговли никоим образом не исключала важности торговли внешней. Один тот факт, что британская промышленность на протяжении XVIII в. нарастила свое экспортное производство почти на 450 % (индекс 1700 г. — 100, 1800 г. — 544) и всего на 52 % (100 в 1700 г., 152 в 1800 г.) свое производство для внутреннего употребления, достаточно говорит о роли внешнего рынка в британском производстве. После 1800 г. эта роль только возрастала: с 1800 по 1820 г. собственно британский экспорт увеличился на 83 % 146 . В промышленной революции оба натиска, внутренний и внешний, оба множителя действовали совместно. Один не сдвинулся бы без. другого.

Я даже нахожу достаточно поразительными рассуждения одного индийского историка, Амаленду Гуха 147 , который, вместо того чтобы сравнивать массы, предложил сравнивать излишки: избыточную стоимость, например извлеченную Англией из Индии, и избыточные суммы английских сбережений, обращенные на капиталовложения. По разным подсчетам, английские инвестиции составили бы примерно 6 млн. фунтов в 1750 г. (5 % ВНП) и 19 млн. в 1820 г. (7 % ВНП). Соотнесенные с этими цифрами 2 млн. фунтов, ежегодно извлекавшиеся из Индии между 1750 и 1800 гг., — разве это мало? Мы не знаем, как эти деньги — индийские излишки (и в частности, деньги набобов) — распределялись в английской экономике. Но они не были в ней затерянными и бездействующими; они повышали уровень богатства острова. А ведь именно на этом уровне множились английские успехи.