Виктор Цыгульский - Диалектика истории человечества. Том 2

Верно, что человек обращался к своим органам тела как к средствам измерения, но, во-первых, они (органы тела) не были единственными образцами и прообразами (последние человек находил прежде всего в окружающей материальной действительности), во-вторых, та система мер, которая была человеком создана в результате тысячелетней культуры, отстоит чрезвычайно далеко от его естественных органов; а так называемая система CGS не имеет ничего общего с органами человека. Точно так же ошибается Капп, когда рассматривает сложнейшую аппаратуру как проекцию органов. Ведь красной нитью, проходящей через всю современную физику, как раз является исключение всех антропоморфных элементов, которые в ней издавна были. Всемерное исключение нашего „Я", максимальное раскрытие объективных связей, — вот что характеризует современное естествознание. В технике замечается та же объективирующая тенденция; электротехника с ее многочисленными разветвлениями и химическая техника не поддаются подведению под принцип „органи-проекции".

§ 30. 3. ЧУВСТВЕННОЕ ПОЗНАНИЕ И ТЕХНИКА

На основании вышеприведенного можно сказать, что техника с несо-инеяностыс устанавливает по крайней мере две вещи: а) реальность внешнего мира, б) его познаваемость. С точки зрения техники солипсизм — нелепость, а агностицизм — ложь. Esse — percipi является таким „принципом", который техника обходит как факт идеологической патологии. Не щадит также техника и учения, на знамени которого начертано: ignoramus— gnorabimus. Техника доказывает не только возможность познания, но и его необходимость, потому что овладение силами природы предполагает познание последних и наоборот. Но познание начинается с органов чувств. Посмотрим же, какова роль техники в этой области.

Известно, что эмпирическая философия ставила чувственное познание во главу угла и сделала очень много для доказательства познавательного значения органов чувств. Особенно велики заслуги материализма, который систематически разрабатывал эту проблему вплоть до Фейербаха. Все же и эмпиризм и материализм допускали при этом существенную ошибку, характерную для всей до-марксовой философии. Они рассматривали чувства внесоциально, т. е. натуралистически — под углом зрения физиологической организации. Если речь идет о генезисе чувств, то привлечение физиологии неизбежно и необходимо; впрочем, последнее сохраняет свое относительное значение на протяжении всей истории человечества. Но понять развитие чувственного восприятия и видоизменения его форм, стоя на почве натурализма, невозможно. Именно эта позиция привела эмпиризм в тупик. В этой связи небезынтересно привести рассуждение Беркли о чувствах: „Здесь был запах — это значит я его обонял, был звук — значит его слышали, были цвет или фигура — значит они были восприняты зрением или осязанием. Это все, что я могу разуметь под такими или подобными выражениями. Ибо то, что говорится о безусловном существовании немыслящих вещей, без какого-либо отношения к их воспринимаемости, для меня совершенно непонятно". Внеисто-рическая и внесоциальная трактовка вопроса, даваемая Беркли, бросается в глаза. А это приводит к тому, что чувства воспринимают вне труда, вне деятельности, вне практической борьбы с природой.

Но на самом деле органы чувств человека отнюдь не являются застывшей естественной данностью. Уже при своем возникновении марксизм учит тому, что „образование пяти чувств — это продукт всемирной истории. Чувства, находящиеся в плену грубой практической потребности, обладают только ограниченным смыслом. Для изголодавшегося человека не существует человеческой формы пищи, а существует абстрактное бытие, как пища: она могла бы с таким же успехом иметь самую грубую форму, и невозможно сказать, чем отличается этот способ удовлетворения потребности в пище от животного способа удовлетворения ее . .. Нуждающийся, полный забот человек не способен понять прекрасной пьесы; торговец минералами видит только денежную стоимость, но не красоту и особенную природу минералов: у него нет минералогического чувства. Таким образом, необходимо было опредмечение человеческой сущности и в теоретическом и в практическом отношении, чтобы как очеловечить чувства человека, так и создать соответствующий человеческий смысл для понимания всего богатства сущности человека и природы". 1Общественная история очеловечивает чувства. Таким образом, чувства чем далее, тем более опосредствованно воспринимают внешний мир, причем эта опосредствованность может быть только социального порядка, ибо естественная организация человека остается, относительно, одной и той же. Из этого следует, что, например, слух и зрение античного человека отличаются от этих же чувств человека нашего времени. Вряд ли, скажем, ухо или глаз древнего грека могли бы воспринять симфонию Скрябина или картину современного футуристического живописца. Точно так же шум капиталистического города показался бы чудовищным средневековому горожанину. Все дело в том, что чувство в ходе исторического развития все более и более „обобществляется", причем этот процесс совершается через практическую деятельность: техническую, хозяйственную, политическую и т. д. Но в процессе „ обобществления органов чувств особенно велика роль промышленности, техники, все глубокое теоретическое значение которой для до-марксовой философии оставалось неизвестным. А, между тем, нарождавшийся лишь еще диалектический материализм учил следующему: „Мы видим, что история промышленности и возникшее предметное бытие промышленности есть раскрытая книга человеческих сущностных сил, чувственно подлежащая пред нами человеческая психология ... В обыкновенной материальной промышленности мы имеем под видом чувственных, чужих, полезных предметов, под видом отчуждения опредмеченные, существенные силы человека". 2Таким образом, сущность (естественная и социальная) человека выявляется в промышленности, в материальной деятельности, основой которой является техника. Вне активности, вне выхода во внешний ми рза пределы своего „Я" нет чувства и нет чувственного познания. Этого не понимают самые разнообразные идеалистические течения, и поэтому они и по сей день способны рассматривать агностицизм как неизбежный удел философии. Приведем в виде примера следующее рассуждение Дюгема: „Наши чувства, — говорит он,— воспринимают лишь поверхность вещей. То, что лежит под этой поверхностью, остается для нас, без сомнения ,навсегда неизвестным. Если бы какой-нибудь высший интеллект захотел раскрыть нам эту сокрытую сущность вещей, мы бы, вероятно еене повяли ,а если бы мы и поняли ее, то мы не могли бы выразить и дать понять ее нашим ближним. Наконец, если бы мы и постигли сущность вещей, то это было бы для нас практически бесполезно, ибо наши средства действия, координированные с нашими средствами познавания, позволяют нам так же мало видоизменять сущность вещей, как и понятие. Новая физика не будет ставить себе целью открыть нам эту сущность вещей; ее намерения скромнее и в то же время практичнее. Ее цель — помочь нашей деятельности овладеть миром материи, чтобы видоизменить его и подчинить нашим потребностям". За исключением последних слов, вся выдержка является сплошным заблуждением. Дело в том, что Дюгем рассматривает чувства антиисторически. Мы уже говорили, что чувства развиваются, а не остаются постоянными; далее, они выступают вооруженными, и тем более, чем выше уровень техники соответствующей эпохи. Позволительно спросить у Дюгема, как он надеется овладеть материальным миром без посредства чувств, которые с его точки зрения способны лишь к восприятию поверхности вещей. Дюгем, как и вся буржуазная философия, не видит того, что чувства деятельны. Вот почему буржуазная философия ни до ни после Маркса не сумела поставить, а тем более решить проблему чувственного познания.