Марина Могильнер - Новая имперская история Северной Евразии. Часть I

С точки зрения учения о государственном суверенитете уже упоминавшегося Жана Бодена (в частности, его трактата «Шесть книг о республике», 1576) власть государя абсолютна и неделима, и с этой точки зрения «единовластие» московских царей не является вполне самодержавным (т. е. суверенным), коль скоро опирается на коллективную санкцию исполнителей власти. А с точки зрения возобладавшей в XVIII в. теории народного суверенитета («всякая власть исходит от народа») московский «служивый народ» является не народом, а сборищем холопов, которые гордятся тем, как лихо ими помыкает самодержец. Но московские бояре (а тем более «дети боярские» — дворяне) не читали ни Макиавелли, ни Бодена, ни, разумеется, авторов грядущих столетий вроде Руссо. Как уже подчеркивалось в прошлых главах, сфера светской публицистики была совершенно не развита в Московии, а о профессиональной социальной и юридической мысли и речи не могло идти. В лучшем случае, для описания политических явлений использовался язык Священного Писания, а основным форматом осмысления и конструирования новой реальности была политическая практика — что с особым драматизмом продемонстрировало долгое правление Ивана Грозного. Не зная о ведущихся теоретических спорах, государи Московского царства продемонстрировали, что вполне обладают полным суверенитетом: их власть не зависела не только ни от какой внешней политической силы, но и от формального обладания царским титулом и даже от следования христианским заповедям. В то же время их «служивый народ» в совокупности выступал главным гарантом «единовластия» и источником легитимности царской власти — роль, недоступная обыкновенным «холопам».

Удивительная ситуация «холопского гражданства» складывается тогда, когда единственным залогом обладания политической субъектностью (самостоятельной ролью в политике) является участие в условно-зависимых отношениях с верховной властью. «Самостоятельность через зависимость» — оксюморон (сочетание несочетаемого), характерный для ситуации успешно обособившейся сферы властных отношений, но не опосредованной развитыми институтами государства как анонимной и автономной «системы». Политическая субъектность участников Вального сейма в ВКЛ или Генеральных штатов во Франции была связана с тем, что они представляли политический и экономический ресурс, существующий помимо короны и не полностью ей подвластный (владения местных аристократов или обособленные сословия-корпорации). Политическая субъектность гражданина современного государства — пускай даже неограниченной монархии — основана на законодательно оформленных правах и обязанностях более или менее обширной категории подданных. Сам феномен «государства» связан с установлением универсальных логических принципов (законов), которые регулируют сферу публичных отношений. Разумеется, законы устанавливались еще правителями древности, но «государственная машина» как самостоятельный феномен возникает тогда, когда все «пространство власти»– и правители, и рядовые исполнители их воли — оказываются «винтиками» внутренне согласованной структуры, все отношения в которой формализованы через публичные правила-законы, а не через личные (и частные) отношения. Коррупция и произвол отдельных чиновников, издание «несистемных» законов правителем не могут изменить сам принцип формализации их ролей, а значит, независимость от конкретной личности и обстоятельств. Те, кто признаются гражданами (т. е. участниками) государства в этой системе, даже если это только немногочисленная знать, получают этот статус благодаря своему формальному участию в государстве, а не подчинению воле конкретного государя.

Если же власть государя уже наглядно и эффективно проявляется отдельно от частновладельческих отношений, а «государства», опосредующего и «анонимизирующего» эту власть нет, то «граждане» — участники и проводники властных отношений — вынуждены ассоциировать себя всецело с фигурой самодержца. Его власть реально зависит от них, они создают «пространство» и сам «эффект» власти, но только до тех пор, пока они признают и ощущают себя «холопами» государя. Это своеобразное понимание гражданства сформировало определенную традицию, не раз дававшую о себе знать в последующие столетия. Впрочем, прямая преемственность с культурой «холопского гражданства» XVI в. необязательна для воспроизводства странного феномена гражданского самоутверждения через раболепие в позднейшие эпохи, для этого достаточно установления режима «единовластия» при отсутствующем или дисфункциональном (неработающем) государстве.

Опора царского «единовластия» на довольно широкую и аморфную среду «служивого народа», не оформленного в формальную структуру государства и не разделяющего некой выраженной идеологии, придавала устойчивость политической системе Московского царства. Но в этом же заключалась и ее уязвимость в случае появления более чем одного реального претендента на верховную власть: «служивый народ» не может сам выдвинуть собственного кандидата на трон (потому что не является единой группой вне службы конкретному государю).

Эти особенности созданной Иваном IV парадоксальной политической системы Московского царства проявились в первые десятилетия после его смерти — и доказали ее жизнеспособность в самых неблагоприятных обстоятельствах. В своеобразной эпитафии Ивану, написанной англичанином Джеромом Горсеем (Jerome Horsey), прожившим в России почти двадцать лет с перерывами (с 1573 по 1591 гг.) в качестве представителя Московской торговой компании и дипломата, отмечено:

Столь обширны и велики стали его владения, что они едва ли могли управляться одним общим правительством (regiment) и должны были распасться опять на отдельные княжества и владения, однако под его единодержавной рукой монарха они остались едиными, что привело его к могуществу, превосходившему всех соседних государей.

Действительно, кажется совершенно удивительным, что Московское царство не только не распалось на несколько частей после смерти первого царя, но и продолжило расширяться. Именно в это время происходит реальное установление контроля над Западной Сибирью: в 1587 г. возле столицы Сибирского ханства Искера на правом берегу Иртыша был построен острог (укрепленный городок) Тобольск царским воеводой Даниилом Чулковым. Вдоль Иртыша и Оби возникают остроги, пока наконец Сибирское ханство не прекратило своего существования в результате разгрома становища хана Кучума в Барабинских степях (на территории современной Новосибирской области) (1598). В 1604 г. на восточном рубеже московских владений в Сибири был основан Томск — в трех с половиной тысячах километров от Москвы.