Марина Могильнер - Новая имперская история Северной Евразии. Часть I

Однако любое демонстративное «возвращение к традиции» всегда маскирует совершившийся разрыв с прошлым и изменившуюся ситуацию. Боярская дума при московском великом князе играла важную роль — но это был совещательный орган, необходимый для придания легитимности власти правителя: с точки зрения средневекового христианского политического мышления ближний круг бояр уподоблялся апостолам вокруг Христа. Они создавали «пространство власти» вокруг князя, подобно тому как апостолы создавали основу церкви вокруг исключительной фигуры Иисуса. Но после политических экспериментов с поиском «истинно царской» власти Иваном IV, при слабом (или даже номинальном) правителе Федоре Иоанновиче все изменилось. Боярская дума начинает функционировать как самостоятельный политический орган, из среды которого вышли и опекуны при царе, и конюший, занявший небывалую прежде должность «правителя». Этим правителем с широчайшими полномочиями, включая право на внешнеполитическую деятельность, стал незнатный боярин, видный деятель опричнины и брат царицы, жены Федора Иоанновича («царский шурин») Борис Годунов (1552−1605). Годунову удалось обойти могущественных и опасных соперников и заполучить беспрецедентный титул, представляющего его как царского

дородна и разумна шюрина и правителя, слугу и конюшего боярина, и дворового воеводу, и содержателя великих государств царства Казанского и Астраханского Бориса Федоровича.

«Содержатель великих государств» звучит полным неологизмом и структурно больше всего напоминает титул «лорда-протектора Англии», который присваивался регенту (не рядовому члену регентского совета) при недееспособном английском короле. Эдуард Сеймур, герцог Сомерсет, дядя короля Эдуарда VI, в 1547−1549 гг. был регентом при малолетнем Эдуарде. В 1562 г. королева Елизавета, заболев оспой, назначила лордом-протектором своего соратника Роберта Дадли — человека не королевской крови. Интенсивные экономические и дипломатические контакты были установлены с Англией еще при Иване Грозном, включая деятельность Московской торговой компании (Muscovy Trading Company), а также личную переписку между Иваном и Елизаветой I и обмен посланниками, и были продолжены после его смерти. Титул Бориса Годунова отражал влияние английского дипломатического протокола (когда постоянно приходилось при переводе находить местные эквиваленты заграничным юридическим терминам), но куда важнее то, что этот титул был воспринят в Москве, и то, что он отражал определенную политическую реальность. Свидетельством авторитета Годунова — и мерой его дальнейшего укрепления — стало провозглашение в мае 1589 г. Московского митрополита Иова патриархом православной церкви, подобно Константинопольскому и Александрийскому.

Само обособление функции правителя от фигуры государя (легитимного господина — хозяина власти) было следствием не только недееспособности Федора Иоанновича, но и политической революции Ивана Грозного, вычленившей феномен «политического» из прежде нераздельного комплекса господства-владения (территорией, имуществом, властью, подданными, холопами и пр.). Возможно, этот синкретичный (неразделимый) комплекс достался Московскому царству по наследству, как бывшему улусу Золотой Орды. Иван Грозный расчленил его, по крайней мере, на «власть» и «владение». Это не значит, что это разделение было зафиксировано юридически и на институциональном уровне. Но сам «нерациональный», разрушительный и разорительный произвол Ивана Грозного продемонстрировал наглядно (пускай и без теоретического осмысления) отдельность «власти» от «хозяйства», «права владения», «наследственных привилегий». Как мы видели выше, эта трансформация была типичной для многих обществ Нового времени, ускорившейся в связи с борьбой вокруг реформации католической церкви. Там, где были развиты литература, общественная полемика и публицистика, вычленившаяся самостоятельная область «политического» уже становилась предметом теоретических размышлений. Одним из первых и наиболее знаменитых трактатов о природе власти стал «Государь» флорентинца Николо Макиавелли (1469−1527), опубликованный посмертно в 1532 г. (когда Ивану IV было два года, а Лютер заканчивал полный немецкий перевод Библии). Попытка рационализировать сакральную (божественную по своему происхождению) власть шокировала самых просвещенных современников Макиавелли, его сочинения были запрещены в 1559 г. католической церковью. Между тем Макиавелли всего лишь осмысливал опыт богатой политической жизни городских коммун Северной Италии, которая очень сильно отличалась от реалий Московского царства, и все же не настолько, чтобы не иметь никаких параллелей с другими обществами той эпохи. В частности, Макиавелли писал о ситуации правителя, порвавшего с «обычаями предков»:

Единовластие учреждается либо знатью, либо народом, в зависимости от того, кому первому представится удобный случай. Знать, видя, что она не может противостоять народу, возвышает кого-нибудь из своих и провозглашает его государем, чтобы за его спиной утолить свои вожделения. Так же и народ, видя, что он не может сопротивляться знати, возвышает кого-либо одного, чтобы в его власти обрести для себя защиту. Поэтому тому, кто приходит к власти с помощью знати, труднее удержать власть, чем тому, кого привел к власти народ, так как если государь окружен знатью, которая почитает себя ему равной, он не может ни приказывать, ни иметь независимый образ действий. Тогда как тот, кого привел к власти народ, правит один, и вокруг него нет никого или почти никого, кто не желал бы ему повиноваться. …Сверх того, с враждебным народом ничего нельзя поделать, ибо он многочислен, а со знатью — можно, ибо она малочисленна. …И еще добавлю, что государь не волен выбирать народ, но волен выбирать знать, ибо его право карать и миловать, приближать или подвергать опале.

Казалось бы, причем здесь Московское царство? Политический анализ Макиавелли обретает дополнительную глубину, если обратиться к феномену московского «единовластия». Поиски Иваном IV подлинно «царской» власти, помимо кровавых экспериментов с высшими степенями тирании, оставили его преемникам — царю-наследнику Федору Иоанновичу и его полновластному «правителю» Борису Годунову — также и наследие совершенно иного характера — земские соборы. Так стали называть собрания представителей разных (но обязательно лично свободных) слоев населения со всей страны, на обсуждение которых выносились важнейшие государственные вопросы. Впервые такой съезд под названием «собор примирения» созвал в 1549 г. недавно венчанный на царство Иван IV; тогда на протяжении трех дней обсуждались реформы «Избранной рады», включая отмену кормлений, исправление Судебника и т.п. Первый список участников сохранился от собора 1566 г., обсуждавшего вопрос о продолжении Ливонской войны и созванного уже в эпоху опричнины. Из 374 участников, примерно по 8,5%, составляли духовенство, члены боярской думы, а также дьяки и приказные люди («бюрократы»); 55% дали разные категорий дворян, 20% — купечество. Всего до конца XVII в. было созвано около шестидесяти соборов, на которых, в частности, происходило формальное избрание всех до единого царей Московского царства после Ивана IV, включая основателя Российской империи Петра Алексеевича (Петра I). Как же объяснить возникновение института земских (т. е. не церковных) соборов не просто одновременно с возникновением института царской власти, но и по воле первого и наиболее авторитарного из всех московских царей? Того самого Ивана IV, который в письме английской королеве Елизавете I в октябре 1570 г. презрительно писал о парламенте, роняющем достоинство монарха: