Марина Могильнер - Новая имперская история Северной Евразии. Часть I

Вместе с тем с точки зрения мотивации самого Ивана IV никакого радикального перелома в начале 1560-х гг. не произошло. Он последовательно претворял в жизнь идею царской власти, и главная проблема состояла в том, что было неизвестно, как эта идея должна реализовываться на практике. Византийская империя пала столетием раньше, император Священной Римской империи лишь номинально носил «царский» титул, турецкий султан был неподходящим примером для открытого подражания. Неразвитость специализированной политической и юридической мысли в Московии, отсутствие широких публичных дискуссий (и публицистики в целом) затрудняли артикулирование и обсуждение новых идей. Даже спустя два десятилетия после венчания Ивана IV на царство не существовало разработанного риторического (логически аргументированного) обоснования его притязаний на императорский титул. В 1569 г. русского посла в Константинополе инструктировали:

А нечто вспросят его про царское имя, почему государь ваш царем ся зовет? И ему молвити: аз паробок молодой, того аз не ведаю, почему государь наш царем ся зовет. Хто будет того похочет проведати, и он поеди во государя наше государьство, и он, ехав, там проведает.

Таким образом, единственным аргументом в пользу легитимности царского титула Ивана являлся личный и непосредственный опыт, физическое столкновение с проявлениями его особой царской власти. В результате основной сферой идеологических поисков и формулирования концепций стала политическая практика. Содержание и границы нового типа суверенитета — царского, императорского — определялись в процессе деятельности в самых разных сферах: в личной жизни, внутренней и внешней политике.

Так, Иван IV начал царствование с подчинения Казанского и Астраханского ханств, однако резко разошелся с советниками, которые считали следующей целью Крымское ханство. С рациональной стратегической точки зрения это было бы правильное решение: Крым являлся главной военной угрозой Московии, упрочение в низовьях Волги, союз с Кабардой создавали хорошие предпосылки для удара по Крыму. Подчиняясь давлению приближенных (чего Иван не прощал), он санкционировал в 1558 г. и начале 1559-го набег перешедших на московскую службу казаков князя Дмитрия Вишневецкого на Азов и поход воеводы Даниила Адашева на Крымский полуостров, увенчавшийся временным захватом порта Гёзлёв (Евпатория). Однако одновременно (январь 1558) Иван IV начал войну с Ливонским орденом, и с 1560 г. полностью сосредоточился на этом «западном фронте», свернув наступление на Крым. Ливонская война, начавшаяся с разгрома Ливонского ордена, затянулась на 25 лет, втянув Московию в противостояние с ВКЛ и Польским королевством (объединившихся в 1569 г. в Речь Посполитую) и Швецией. В 1570-х гг. в завоеванной Ливонии было даже создано вассальное Московии Ливонское королевство, правителем которого стал датский принц Магнус Ольденбургский, женившийся на двоюродной племяннице Ивана IV (в русских летописях его называли Арцимагнус Крестьянович). Но итогом четвертьвековой войны стало возвращение к состоянию status quo ante bellum: возврат Московией всех завоеваний и восстановление в целом довоенных границ ценой разорения Московского царства. Историки привыкли считать Ливонскую войну попыткой Ивана IV завоевать выход к Балтийскому морю, однако в русских документах той эпохи эта идея не только не формулируется, но и даже не упоминается. Экономически и политически у Московии не было нужды менять сложившуюся веками систему балтийской торговли через Новгород и Ливонию. Официально же война началась из-за требования к Ливонскому ордену уплатить «юрьевскую дань» — упоминаемую в документах XV в. компенсацию за пользование пчельниками на спорной территории, равную пяти пудам меда в год. Таким образом, с практической стороны отказ от завоевания Крыма, как и решение начать войну в Ливонии, выглядит абсурдным.

Все предстает в ином свете, если исходить не из современной логики экономической и военной экспансии, а из символической географии господства. Иван IV был первым правителем Московии за много десятилетий, который не пытался аннексировать очередные территории ВКЛ, первым развязав войну. «Литовские» земли со времен Василия III рассматривались как историческое наследие московских великий князей, но Иван IV пытался обрести царскую, императорскую власть, поэтому его взгляд обратился сначала к завоеванию земель, не принадлежавших ему «по праву». Завоевание чужих царств являлось самым очевидным признаком истинного «кесаря» (цезаря). Подчинение Казани и Астрахани, признание вассальной зависимости Ногайской орды и Сибирского ханства подтверждали царское достоинство Ивана, но создавали совершенно нежелательные и однозначные исторические параллели. А в эту эпоху исторические параллели, даже разделенные веками, воспринимались как тождество. Если Иван III уподоблял себя Владимиру Мономаху и был озабочен собиранием «русских» (рѹських) земель, то его внук Иван IV невольно представал собирателем улусов Золотой Орды. Северо-Восточная Русь (Московия), Волжская Булгария (Казань), район Сарая (Астрахань), Ногайская Орда, Западная Сибирь и Северный Кавказ — оставалось завоевать Крым (и контролируемые им степи Причерноморья и Приазовья), чтобы восстановить наследие Бату. Именно так воспринял политику Московии крымский хан Девлет Герей, который сам претендовал на собирание земель бывшего Джучиева улуса, а потому после покорения Казани увидел в Иване IV прямого соперника. Девлет не преминул воспользоваться переориентацией Московии с южного на западный фронт. После серии набегов и нескольких неудачных походов и попыток вернуть Астрахань крымское войско сожгло Москву и увело десятки тысяч пленных (1571), а Девлет Герей принял многозначительное прозвище Взявший Трон (Taht Alğan). На следующий год он собрал втрое большее войско (от 80 до 120 тыс. воинов), фактически все боеспособное мужское население ханства, и отправился в новый поход, объявив, что «едет в Москву на царство». Сокрушительный разгром крымской армии в 50 км к югу от Москвы (битва при Молодях 30 июля — 2 августа 1572 г.) значительно меньшими московскими силами разрушил эти планы и на долгие годы подорвал могущество Крымского ханства. Но в случае если бы войско Ивана IV завоевало Крым и его степные улусы в древней Дешт-и-Кыпчак, то это ему пришлось бы называть себя «взявшим трон» — трон ханов Золотой Орды.

Вполне вероятно, что в Москве и вправду воспринимали свое царство правопреемником Джучиева улуса, на который Москва имела не меньше прав, чем Крым (тем более что и Гиреи, скорее всего, были не Чингизидами, а потомками монгольского рода Кереев). Присоединение земель на востоке и юге обосновывали некими «наследственными правами» (Астрахань объявлялась древним владением киевских князей), но уподобляться ордынским ханам Иван явно не желал, в частности и как православный государь. Заинтересованный в достижении «истинной» царской власти, а не в успехе «государства» в современном понимании (экономическое процветание, защита от внешних угроз), Иван IV нашел единственный способ «описать» ее на языке захватов и побед как выходящую за пределы «наследственных» русско-литовских и ордынских владений. Покорение Ливонии (пускай даже в форме вассального королевства), никогда прежде не входившей ни в какие «русские» государства, придавало Московскому царству подлинно имперский статус и подтверждало истинно самодержавный характер власти царя. Его власть и владения становились его личной заслугой как проявление божественной воли, а не восстановлением историко-юридической человеческой традиции.