Марина Могильнер - Новая имперская история Северной Евразии. Часть I

Именно структура и характер террора Ивана IV, а не количество убитых по его приказу или в результате его попустительства людей поражали современников и отличали ситуацию в Московии от других случаев массовых убийств того времени. Уничтожение собственного населения, сановников, церковных иерархов не было ответом не только на какие-либо действия с их стороны, но и в большинстве случаев даже на слова, сказанные в узком кругу. В то же время, в «безумии» Ивана IV прослеживается своя «система»: последовательная эмансипация от обуславливающих абсолютную власть государя факторов (политических институтов, социальной среды, традиций и моральных норм) и попытка опытным путем сконструировать «истинную» царскую власть. Глубинная идеологическая подоплека этой «системы», несмотря на специфику случая Московии, делает Ивана IV типичным представителем политической сферы раннего Нового времени, когда во имя абстрактных идей и теоретических разногласий умерщвлялись десятки тысяч людей.

Иван Грозный умер 19 марта 1584 года. С утра он приказал принести и прочесть составленное загодя завещание. Потом долго мылся в бане, оделся в чистую одежду и сел за шахматную доску. За игрой в шахматы он и умер, раздумывая над очередной комбинацией. Эта продуманность и сознательность встречи смертного часа разительно контрастирует с жизнью первого царя Московии, которая предстает как череда безумных злодейств, если подходить к ней с обыденными мерками, или как мистические поиски «истинной» царской власти, если пытаться понять его собственную логику. Итогом долгого правления Ивана Грозного стал глубокий кризис страны — которая, впрочем, вероятно, мало его интересовала, — и той конструкции власти, которой он посвятил свою жизнь. В припадке гнева (или неконтролируемой ревности к любому потенциальному сопернику) в ноябре 1581 г. он смертельно ранил своего сына и наследника Ивана Ивановича (1554−1581). По иронии судьбы после этого единственным наследником Ивана IV становился его слабоумный младший сын Федор (1557−1598), которому заведомо было не по силам принять царскую власть в том виде, как ее понимал отец. Экономика страны была серьезно подорвана изнурительными войнами, разорительным крымским набегом, но также и режимом опричной «внутренней оккупации», когда даже подати собирались в опричных уездах, как с вражеской территории: с убийствами, поджогами, сплошными контрибуциями. Социальная система Московского царства была разрушена постоянными конфискациями земель репрессированных (как в земстве, так и среди опричников) и перераспределением поместий. Начавший было складываться институт регулярной земельной собственности был скомпрометирован политическим произволом. Экономическое разорение, войны и эпидемии привели к сокращению крестьянских рук, в результате чего правительство начало вводить ограничения на свободное переселение крестьян на земли другого землевладельца, так называемые «заповедные годы» — решительный шаг на пути полного закрепощения крестьян, превращения их в собственность землевладельца. Политическая же система после десятилетий экспериментов Ивана IV находилась в состоянии полного разложения: наследник престола был недееспособным, при этом в живых был официально венчанный на царство Симеон Бикбулатович. Обоснование самодержавной царской власти путем принципиального произвола правителя лишило царскую власть традиционной легитимной основы: Иван IV доказал себе (и всем), что царю не писаны никакие правила; однако в результате не стало и правил, по которым можно было доказать законность царя. Московское царство, оставшись «без царя в голове», стало перед необходимостью пройти практически с самого начала процесс формирования системы политических отношений, социальной структуры и самих представлений о смысле существования разных групп населения в едином государстве.

Конец XVI в. ознаменовал переломную эпоху в истории многих обществ Евразии — от Атлантики до Тихого океана. По классической исторической периодизации (создававшейся примерно в этот же период) ее можно соотнести с переходом от Средних веков к Новому времени. Трудно обозначить четкую временную границу этого исторического поворота, события развивались не вполне синхронно в разных частях континента и под влиянием разных факторов. Новым обстоятельством для всех стало широкое распространение огнестрельного оружия (сводящее на нет преимущества тяжеловооруженной аристократической конницы), а также поиск неких надличностных принципов и механизмов консолидации общества (т. е. вне традиционных родовых и племенных связей или феодальной иерархии). Эти обстоятельства, очевидно, были взаимосвязаны, и за последние два столетия им находили разные объяснения экономического, религиозного или политического характера. Для нас важно то, что в этих новых условиях извечные проблемы эффективного контроля над мультикультурным населением и защиты от посягательств соседей находили новые решения, степень эффективности которых можно было оценить лишь спустя одно-два столетия.

На востоке континента, Великая Минская империя (пришедшая в 1368 г. на смену установленной монголами юаньской династии), которую мы привычно называем «Китаем», клонилась к упадку (см. карту). В конце XVI в. на северо-востоке, в Маньчжурии, происходила консолидация десятков различных чжурчжэнских племен под властью вождя Нурхаци (1559−1626). Ему и его сыну удалось подчинить Минскую империю и создать новое государство, объединившее прежние земли Мин, Манчжурию и завоеванную Корею (позже Монголию, Тибет, Синьцзян и др.), под названием Великое Чистое Государство (Да Цин го) — обычно его называют «династией Цин». Казалось бы, повторился очередной цикл «китайской истории» (с точки зрения расхожих представлений о неизменности «Китая» и «китайцев»): как и после кризиса империи Тан, чжурчжэни завоевали и консолидировали Китай, сменив лишь правящую династию. Официальная идеология Цин также настаивала на преемственности с династией Мин. Однако, по существу, это был новаторский проект сознательного построения полиэтничной империи как «равноудаленной» от всех этноконфессиональных групп. Маньчжурская правящая элита не спешила ассимилироваться в местную ханьскую культуру, но и не выступала в роли иноземных захватчиков. Сферу политического попытались в принципе развести с традиционной ассоциацией с той или иной племенной аристократией, провозгласив Цинскую империю высшей и фактически единственной в мире, установив режим плотной самоизоляции. Изоляционистская «ментальная география» (поддерживающаяся системой образования и пограничной стражей) выполняла важную политическую функцию. Если империя — единственная в своем роде, то нет нужды спрашивать, чья она (маньчжурская, ханьская, тибетская?). Изоляция от соседей позволяла абстрагироваться от привычной сегодня мысли о «национальной принадлежности» государственной власти и думать о ней совсем в другой логике — анациональной. Другими словами, не разрабатывая политическую теорию и юридическую систему универсального «гражданства» и не пытаясь создать модель единой светской надэтнической массовой культуры, правители Цин сумели в значительной степени нейтрализовать фактор этноконфессиональной пестроты населения, изолировав властные структуры от «племенной» логики мышления. Выбранная стратегия доказала свою эффективность на протяжении двух веков: темпы роста населения и экономики в цинском Китае опережали другие страны Азии и Европы до середины или даже до конца XVIII в. Но секрет этого успеха — консервация определенной картины мира в строгой изоляции от внешних влияний — оказался и самым уязвимым элементом всей общественной системы. Насильственное разрушение цинской изоляции извне европейскими державами в середине XIX в. привело к радикальной смене картины мира в Китае: династия была осмыслена как «иностранная» (маньчжурская), против нее поднялось националистическое движение, свергнувшее династию Цин (1912) и провозгласившее Китайскую (фактически национальную ханьскую) республику.