Марина Могильнер - Новая имперская история Северной Евразии. Часть I

Лютер стремился к «спиритуализации» христианства, к отделению личной веры и праведного поведения от всего, что превратило церковь в политический и экономический институт: собирание богатств, продажа церковных должностей и прощения грехов, вмешательство в светскую политику и претензия на владение высшей (божественной) истиной. Решающее значение имела не столько сама богословская позиция протестантизма (так стали называть различные реформационные течения), сколько вытекающие из нее практические последствия.

Прежде всего, требование установить прямые отношения между верующим и богом (священными текстами), оставив церкви «техническую» роль или вовсе устранив ее посредничество, взрывало логику социального воображения, лежавшего в основе феодального порядка. Как уже говорилось в главе 1, в обществе, скрепленном вертикальными иерархиями личных взаимных обязательств и представительства (которое мы называем «феодальным» в расширенном понимании термина), ничего не делалось напрямую. Добавим, ничего напрямую и не говорилось в текстах и не рисовалось — вне изощренной системы аллегорий и «метонимии», «представительства» одних идей и символов другими, из иного ассоциативного ряда. Монотеистическая религия воспринималась буквально как «идеальная модель» земного порядка, и так же, как в политике, в духовном отношении человек был связан с «верховным сувереном» через цепочку посредников-представителей, толкователей высшей истины. Без этих представителей-толкователей латинский язык священных книг и церковных постановлений был непонятен большинству мирян в германских княжествах, в английском, французском или шведском королевствах. Кроме цепочки посредников, «непрямой» характер старой католической церкви и «феодального» порядка проявлялся в упоминавшемся уже смешении функций, кажущихся нам сегодня самостоятельными: судебной власти и экономической эксплуатации, военной защиты и отправления культа. Предлагая рассматривать христианство как «только» веру и требуя прямых отношений с богом, протестантизм совершал мировоззренческую революцию. Становилось возможным (а теперь и вынужденно необходимым) помыслить «власть», «суд», «войну», а в перспективе и «хозяйство» как самостоятельные и отдельные феномены, подобно «вере». Кроме того, возникала возможность помыслить прямые отношения подданства простолюдина с государем (без посредничества баронов, графов и герцогов) и открывалось широкое поле для предположений о том, как может поддерживаться и что означать этот небывалый еще прежде общественный порядок, основанной на чистой идее и абстрактных принципах.

На более прикладном уровне требование устранения посредников между верующим и богом выдвинуло на передний план «техническую» проблему «понимания». В обществе, сотканном как сеть личных контактов, языковые и культурные барьеры не являются серьезной преградой. Каждый общается с теми, кто его понимает — и отдельные «круги общения» перекрываются в большей или меньшей степени. Каждая провинция (а зачастую и каждая деревня) говорит на собственном диалекте или даже языке, но связывающие их цепочки посредников снимают проблему отсутствия общего языка. Так и священники, совершавшие службу на непонятной большинству прихожан латыни, растолковывали потом основные догматы христианства на языке, понятном жителям швабских, саксонских или франконских деревушек. Но как только Лютер провозгласил верховенство авторитета Священного Писания (а не католической церкви, интерпретирующей его), сразу выяснилось, что без посредников латинский текст Евангелия просто недоступен для большинства. Поэтому первым делом уже в 1522 г. Лютер перевел за несколько месяцев Новый Завет на немецкий язык, а в 1534 г. издал перевод всей Библии. При этом никакого единого и даже нормативного литературного «немецкого языка» не существовало, и Лютер сделал первый шаг в направлении его создания. Во время работы над переводом он специально посещал городки и ярмарки в округе замка Вартбург в Тюрингии, где он работал над переводом, — слушать живую разговорную речь и переводить в соответствие с ней. Таким образом, решая сугубо богословскую задачу, Лютер невольно способствовал осознанию проблемы единой национальной культуры и внес весомый вклад в формирование общенемецкой культуры и литературного языка.

В Средние века католическая церковь не поощряла переводы Библии на местные языки, а в отдельных случаях и жестоко преследовала такие попытки, хотя немало переводных опытов и не имели тяжких последствий. Эти ранние попытки отличались сугубо академическим или частным характер, в то время как перевод Лютера был изначально рассчитан на массового образованного читателя и тиражирование при помощи печатной машины. С сентября 1522 г., когда был отпечатан первый тираж Евангелия в переводе Лютера, начинается переводческий и издательский бум: первый полный голландский перевод Библии и шведский перевод Евангелия (1526), полная Библия Лютера на немецком (1534), французский перевод Библии (1535), первое издание Евангелия на испанском (1543), на финском (1548), Женевская Библия — первый полный перевод на английский (которым пользовался и Шекспир; 1560), Брестская Библия (на польском, 1563). Зачастую перевод священных текстов оказывался первой публикацией на местном языке, как это было с катехизисом на литовском (1547). Так, выделив веру в качестве самостоятельного фактора из средневекового переплетения отношений зависимости-подчинения, протестантизм одновременно сформировал новый труднорасчленимый феномен религии и национальной культуры.

Наконец, в сугубо политической плоскости Реформация как богословский протест против догматов римско-католической церкви получила поддержку тех государей, которые стремились ограничить влияние Римского Папы и его политических союзников (прежде всего, короля Испании Филиппа II). Причины разрыва с католическими властями могли быть самыми разными. Соперничество между императорами Священной Римской империи и папством уходило корнями в XII век, провинции Нидерланды стремились освободиться от власти испанского короля, английский король Генрих VIII решил порвать с папством, поскольку официальная церковь не разрешала ему развестись с законной женой ради нового брака. Торговая конкуренция, претензии на территорию, притязания на престол — протестантская вера (или борьба с ней) становилась легитимным оправданием для действий, не имевших иного благозвучного предлога.

Первоначальным полем ожесточенных столкновений католиков и протестантов стала Священная Римская империя, ее германские земли (см. карту). В 1555 г. император, протестантские и католические князья империи заключили Аугсбургский религиозный мир по формуле «чья страна, того и вера». Это значило, что имперские сословия, подчинявшиеся напрямую императору и имевшие представительство в рейхстаге (светские и духовные князья, свободные города и имперские рыцари) получали свободу выбора вероисповедания, а их подданные должны были принимать веру местного государя или эмигрировать. Еще более радикальным компромиссом закончилось противоборство католиков и протестантов-гугенотов во Франции (пиком конфликта стала Варфоломеевская ночь — резня гугенотов, 1572). В 1598 г. основатель новой королевской династии Бурбонов Генрих IV издал Нантский эдикт, гарантировавший права гугенотов. Как и в случае Аугсбургского мира, эдикт был сформулирован в средневековой логике корпоративных и общинных привилегий (а не индивидуальных прав и свобод). Вследствие этого гугеноты получали собственную систему образования, самоуправления и суда, специальных делегатов для лоббирования интересов при дворе и даже 200 крепостей и замков, гарнизоны которых оплачивались королем, но подчинялись гугенотским лидерам. Фактически внутри французского королевства вдобавок к герцогствам и провинциям, часто лишь номинально контролируемым короной, создавалось надтерриториальное полугосударственное образование. Таким образом, религиозный компромисс не смягчал, а укреплял и формализовывал внутренние противоречия, создавая угрозу существующей светской власти.