Марина Могильнер - Новая имперская история Северной Евразии. Часть I

К 1600 г. униатская иерархия стала единственно легальной церковью восточного ритуала в польско-литовском содружестве, одновременно признавая канон и старославянский язык православной церковной службы и верховенство Папы Римского. Наступление на православие сочеталось с постепенной культурной полонизацией православной шляхты. Шляхетский стиль жизни требовал образования, которое в Содружестве предоставляли католические коллегиумы и университеты. Польский язык был языком престижа, культуры и администрации на территории Польского королевства, куда по условиям Люблинской унии 1569 г. были переданы украинские земли ВКЛ. Знатные семьи Литвы, такие как Вишневецкие и Сапеги, еще пару десятков лет назад исповедовавшие православие, переходили в католичество. Шляхта как социальная категория все больше начинала ассоциироваться с католической верой и польской культурой, а православие становилось уделом крестьян и казаков, численность которых и значение многократно возросли к середине XVII в.

Появление вооруженных вольных поселенцев-колонистов (казаков) на границе со степью на рубежах Польского королевства, ВКЛ, ВКМ и будущего Крымского ханства отмечается в конце XIV в. Само слово «казак» происходит, вероятно, от тюркского qazaq, «свободный воин». Возможно, основой казачества послужили общины воинов-земледельцев пограничья Рѹськой земли, но о том, как они пережили период господства в степи Золотой Орды, не сохранилось никаких свидетельств. Первые упоминания о казачестве как раз относятся к периоду распада Джучиева Улуса на полунезависимые политические образования и возникновения определенного вакуума власти в степи. Тогда в казаки стали попадать беглые крестьяне, разорившиеся шляхтичи, монахи-расстриги, пленные ордынцы. Селясь на отдаленных, часто открытых для вторжения степных землях низовья Днепра, казаки промышляли военными грабительскими набегами на земли соседей от Москвы до Стамбула. Казаки охотно становились наемниками, продавая свои сабли разным государям. На острове Хортица, за порогами, в нижнем течении Днепра возникает Запорожская Сечь — крепость и примитивное политическое объединение на принципах военной демократии, со своими выборными атаманами (вероятно, от герм. Hauptman, глава). Ближе всего Запорожская Сечь находилась к землям Речи Посполитой, власти которой всерьез обсуждали две стратегии по отношению к буйным соседям — физическое уничтожение или частичную интеграцию. Практичнее было выбрать второй путь.

В 1572 г. король Сигизмунд II впервые предложил вступить на королевскую службу 300 запорожским казакам, что положило начало реестровому (т. е. внесенному в официальные списки) казачеству, получавшему жалованье за службу. Реестровых казаков приравняли к безгербовой (неродовитой) шляхте. С одной стороны, они не имели тех политических прав, что остальная шляхта, с другой — они получили основания (и возможность) требовать эти права. Король и особенно сейм с недоверием относились даже к реестровому казачеству и периодически распускали его, однако к 1590 г. число реестровых казаков выросло до 1000 человек, в 1602 г. — до 4000, в 1609 г. в реестр на короткое время включили 50.000 казаков. Казачество было пестрым по происхождению и вероисповеданию, но преобладали православные. Нарастающая полонизация шляхты и желание казаков повысить свой правовой статус выдвинули казачество в авангард борьбы с Контрреформацией от лица нового формирующегося типа православного рыцарства. К середине XVII в. в среде казаков сформировалась достаточно многочисленная элита — наследственная «старшина», из которой выходили сотники, полковники и гетманы Запорожского войска. Внесенная в реестр как служилое сословие, владевшее землями в Приднепровье, казацкая старшина отличалась всеми признаками дворянства, заменив в украинских землях полонизированную знать. В отличие от шляхты Речи Посполитой, казацкая старшина не была представлена в сейме и отличалась сравнительно незначительной полонизацией. Гербовая шляхта смотрела на казацкую старшину с пренебрежением, не делая особой разницы между хлопами-крестьянами и казаками. Между ними пролегала одновременно социальная и культурная граница, взаимно усиливая изолирующее действие друг друга.

Одним из результатов политики Контрреформации Сигизмунда III стало объединение в социальном воображении сословного статуса с конфессиональной принадлежностью и языковой культурой. Это единство воспринималось и описывалось при помощи категории «нации» (как в смысле политического единства, так и особой народности). Во второй четверти XVII в. среди шляхты бывших земель ВКЛ в качестве самоописания получила распространение прежде сугубо книжная формула польского автора 1560-х гг.: «gente Ruthenus natione Polonus» (руського рода, польской нации). В это же время под пером руськой образованной элиты (пока еще вне массового распространения) эта формула трансформировалась в более однозначное «populus Ruthenus» — руський народ. В результате единая «шляхетская нация» XVI века (в смысле полноправных граждан Польско-Литовского содружества, использующих латынь в качестве общего «политического» языка и «сарматский миф» общего происхождения от воинственных скифов) фактически разделилась на два «народа-нации» — полько-католическо-шляхетскую и русько-казацко-православную. Кристаллизация прежде неорганизованных различий в две упорядоченные «нации» (если не «народа») внутри одного политического образования была чревата гражданской войной. Гражданскую войну могло бы предотвратить активное вмешательство короля, радикально уравнивающее реестровое казачество в правах со шляхтой или восстанавливающее равноправие православной церкви. Но королевский авторитет был потрачен в свое время Сигизмундом III на контрреформационную «культурную революцию», и к середине XVII в. король был не в состоянии принять столь радикальные и непопулярные у шляхты меры. Оставалось ждать, когда накапливающееся взаимное раздражение и претензии взорвут политическую ситуацию. В начале 1648 г., накануне завершения Тридцатилетней войны, сыгравшей ключевую роль в формировании представления о политико-культурном единстве «наций» в масштабе всей Европы, давно назревавший конфликт в Речи Посполитой привел к взрыву. Разразившуюся гражданскую войну между двумя лагерями, сформированными в результате политики Контрреформации по систематизации социальных и культурных различий, обычно называют восстанием под руководством Богдана Хмельницкого.

Богдан Хмельницкий (1595−1657) происходил, по всей видимости, из незначительного православного шляхетского рода (хотя есть предположения, что он мог быть мещанином, и известно, что мать его была казачка). Его биография наглядно демонстрирует влияние Контрреформации на мелкую православную шляхту, когда появляется определенный единый культурный стандарт и даже православное образование строится по новому канону. Хмельницкий начал учиться в только что основанной в Киеве по иезуитскому образцу православной братской школе, затем продолжил учебу в иезуитской коллегии во Львове. Иезуиты фактически создали знакомую нам школьную систему: классно-урочный принцип организации учебы, стандартизация содержания курсов и методов преподавания, периодическая проверка знания (конкурсы сочинений). Особое внимание уделялось гигиене учебного процесса и бытовым условиям учащихся (появление специальной школьной архитектуры с чистыми и светлыми классами, ограничение учебы пятью часами в день и регулярными каникулами, постоянные занятия физическими упражнениями и здоровое питание). Пятилетнее обучение в коллегии посвящались изучению семи «свободных искусств»: грамматике, риторике, диалектике (и богословию), арифметике, геометрии, астрономии, теории музыки, также давались начала географии, истории, археологии, природоведения. Решающее значение имело даже не само содержание образования (Хмельницкий позже вспоминал, что ему не составило труда вытеснить из головы католическое богословие, преподававшееся иезуитами), а его форматирующее влияние на склад мышления. Классическое гуманитарное образование, основанное на риторике и светской, прежде всего античной, литературе, прививало навыки самостоятельного мышления, направленного не на божественные материи, а на повседневную социальную реальность. Осмысление этой реальности через призму текстов приучало воспринимать общество по аналогии с античными образцами, когда, как кажется из книг, население страны подчинялось единому правителю и разговаривало на одном языке (автора книги).