Михаил Гордин - Пушкинский век

Какова именно была роль, что отводил Александр узколобому и длиннорукому временщику, язвительнее и точнее всех сказал Иван Андреевич Крылов в своей басне «Пестрые овцы». Речь там идет о том, что царь зверей Лев не взлюбил пестрых овец, однако попросту передушить их не хотел, так как желал «сберечь свою на свете славу». И правосудный монарх воспользовался лукавым советом Лисы:

Эта крыловская басня — единственный случай! — в 1823 году была запрещена цензурой и при жизни автора не печаталась. Слишком прозрачным оказалось уподобление басенного царя царю петербургскому и басенных душителей «овец» — главному российскому людоеду Аракчееву, которого Александр еще в павловское время, не обинуясь, называл мерзавцем. Ему как раз и была поручена роль мерзавца. Щепетильный Александр нуждался в мрачном живодере, готовом взять на себя ответственность за бесчеловечное внедрение военных поселений, кровавую муштру в армии, периодические гонения на просвещение, либерализм и здравый смысл. Петербургское общество охотно винило во всех внутриполитических безобразиях не свободомыслящего императора, а «подлого» и «гнусного» Аракчеева. Между тем граф, прекрасно осознавая цели Александра, изо всех сил старался быть полезным царю и как мог подыгрывал хозяину, изображая из себя, по собственному выражению, «неученого русского дворянина», эдакого цепного императорского пса. Граф всячески выставлял напоказ свою преданность государю, а после смерти Александра свою близость с покойным и преданность его памяти. Так, Аракчеев самовольно, без цензурного разрешения, напечатал письма к нему Александра. Император Николай приказал это издание изъять и сжечь. В своем завещании Аракчеев сделал, между прочим, следующую запись: «Я, нижеподписавшийся, генерал-от-артиллерии, граф Алексей Андреев сын Аракчеев, благоговея и за пределами гроба к незабвенным подвигам и душевным добротам беспредельно чтимого и любимого мною Государя Всероссийского Императора Александра Павловича, удостоившего меня Высочайшей своей доверенности, взношу в нынешнем 1833 году пятьдесят тысяч рублей ассигнациями в Государственный Заемный банк, — с тем, чтобы сия сумма оставалась в оном девяносто три года неприкосновенною со всеми приращенными на оную в продолжение сего времени процентами, без малейшего ущерба и изъятия. Сумма сия назначается тому из Российских писателей, который через сто лет от кончины в бозе почившего Венценосца, то есть в 1925 году, напишет на российском языке „Историю царствования Императора Всероссийского Александра I“ лучше всех, то есть полнее, достовернее и красноречивее».

Надо заметить, что завещанная Аракчеевым будущему историку значительная сумма составляла весьма малую часть капитала, который сумел нажить скромный граф. После него осталось движимого имущества и ценных бумаг на два миллиона рублей, да имение Грузино, за которое, в случае продажи, он рассчитывал получить не менее десяти миллионов.

А. X. Бенкендорф. Литография. 1830-е гг.

Назначенный царем «для доклада и надзора по делам Комитета министров», Аракчеев считал своим долгом надзирать за всем. Вставал он по-военному рано. Просителей принимал с четырех часов утра. Уже перед рассветом возле дома на углу Литейной стояли кареты министров, сенаторов, членов Государственного Совета. Без Аракчеева почти невозможно было добиться аудиенции у царя. Даже знаменитому писателю и историку Н. М. Карамзину, когда он захотел говорить с Александром, пришлось прежде отправиться на поклон к Аракчееву. Приехавшая в Петербург просительница сообщала родственникам: «…а насчет дел, кажется, ни по каким ничего не будет. Государя нет и, думаю, прежде 6 января не будет. Аракчеев нездоров и все дела сдал». Когда царь уезжал, а Аракчеев болел, течение дел останавливалось.

Многие желающие получить теплое местечко, повышение в чине, орден действовали через любовницу Аракчеева, жену синодального обер-секретаря Пукалову. Эта дама за соответствующую мзду «помогала» просителям. При этом госпожа Пукалова была дама весьма своенравная и резвая. Она сама впоследствии вспоминала о своей безраздельной власти над временщиком и о проказах, которые она себе позволяла, пользуясь этой властью. «Я помню один ее рассказ, — пишет мемуарист. — По окончании каждого смотра или развода Аракчеев заезжал к ней. Как балованная барыня, она лежала до 12 часов в постели. Генералы, приезжавшие к ней, ждали ее выхода в приемной зале, а главное, им хотелось показаться Аракчееву, когда он проходил в будуар к своей красавице и уходил от нее. В один из дней посещения ее Аракчеевым она заспорила о чем-то с ним и держала пари. Аракчеев проиграл. Что же сделала проказница? Она потребовала, чтобы Аракчеев вывез ее в одной батистовой рубашке на своих плечах в залу к собравшемуся генералитету, и верхом на плечах всесильного временщика объехала в таком виде зал. Аракчеев был так ею очарован, что исполнял все ее прихоти». Разумеется, это анекдот. Но анекдот характерный.

Аракчеев попустительствовал прелестнице Пукаловой, император — мерзавцу Аракчееву.

так писал Пушкин в оде «Вольность», рисуя положение дел в России при Александре I.

Что же сделал, вступив на престол, Николай I? Еще более сгустил административную мглу.

Департамента полиции, Министерства внутренних дел и городской петербургской полиции для наведения порядка в стране и в столице ему показалось мало. И, предугадывая желание царя, уже в начале января 1826 года генерал Бенкендорф представил Николаю «Проект об устройстве высшей полиции». В проекте говорилось: «События 14-го декабря и страшный заговор, подготовлявший уже более десяти лет эти события, вполне доказывают ничтожество нашей полиции и необходимость организовать новую полицейскую власть по обдуманному плану, приведенному как можно быстрее в исполнение». Николай одобрил проект своего генерал-адъютанта. 25 июня 1826 года был издан указ о создании жандармской полиции во главе с Бенкендорфом. Еще через неделю Особую канцелярию Министерства внутренних дел преобразовали в Третье отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии, и начальствовал здесь все тот же Бенкендорф.