Жан-Пьер Вернан - Происхождение древнегреческой мысли

В области религии наряду с общественными культами вне города растут тайные сообщества - секты, братства и мистерии. Это замкнутые группы, имеющие свою иерархию различных ступеней и степеней. Образованы они по модели инициативных содружеств: отбирая членов своих сообществ и проводя их через целый ряд испытаний, они наделяют их недоступными для других привилегиями. Однако в отличие от прежних инициации (посвящений культовым таинствам), которым подвергались юные воины (couroi) и которые открывали тем доступ к власти, новые тайные группировки отныне ограничиваются чисто религиозной областью. В рамках города инициация может привести лишь к "духовному" преобразованию без политических выгод. Избранный "созерцатель" (epoptes) - это непорочный, святой человек. Ему, приближенному к божеству, предназначена, естественно, исключительная судьба, но об этом он узнает в мире ином.

Мистерия обещает всем, кто желает быть посвященным в ее таинства (без ограничений, налагаемых рождением или рангом), блаженное бессмертие, которое раньше было исключительно царской привилегией: более широким кругам инициированных она сообщает религиозные тайны, составлявшие собственность таких жреческих родов, как Керикесы и Эвмолпиды. Но несмотря на такую демократизацию религиозных привилегий, мистерия никогда не вступала на путь публичности. Скорее наоборот, мистерия как таковая претендует на постижение истины, скрытой от непосвященных, причем такой, которая никоим образом не может быть "высказана", "выставлена напоказ"; она недоступна официальному культу и сулит инициированному особую судьбу, не имеющую ничего общего с обычным положением гражданина. Таким образом, в противоположность публичности официального культа, таинство приобретает совершенно особое религиозное значение: оно вводит в религию идею личного спасения с целью преобразовать природу человеческого индивида независимо от общественного уклада, осуществить как бы его второе рождение, которое вырывает его из обыденной жизни и переводит в сферу жизни иного плана.

Именно в этом пункте изыскания первых мудрецов и мистериальных сообществ порой совпадали: и те, и другие претендовали на изменение внутреннего мира человека, на возможность его возвышения почти до уровня бога, божественного человека (theios aner). Если город, чувствуя себя ввергнутым в несчастье и опозоренным, обращается к мудрецу, если он ищет у него избавления от своих бед, это происходит именно потому, что он воспринимает мудреца как исключительное существо, как святого человека, весь образ жизни которого отделяет его от остальных людей и ставит как бы вне общины. И наоборот, если мудрец устно или письменно обращается к городу, он это делает для того, чтобы сообщить городу истину, которая нисходит свыше и которая, даже будучи провозглашенной, не теряет своей принадлежности к иному миру, чуждому обыденной жизни. Таким образом, первая мудрость выступает в качестве своего рода противоречия, выражающего ее парадоксальную природу: она доставляет публике знания, которые сама провозглашает недоступными большинству. Не является ли ее целью раскрыть невидимое, позволить увидеть мир неопределенного, неведомого (adela), скрытый под иной личиной? Мудрость открывает истину столь чудесную, что достичь ее можно только ценой тяжких усилий. Как и видения "созерцателей", она скрыта от глаз простого человека;

она, без сомнения, выражает тайну, формулирует ее, но ее смысл ускользает от непосвященных. Вынося тайну на площадь, мудрость делает ее предметом обсуждения, исследования, без того, однако, чтобы эта тайна полностью лишилась своей мистической сути. София и философия заменяют традиционные ритуалы инициации, препятствующие доступу к запретным откровениям другими испытаниями: жестким распорядком жизни, аскезой, муками поиска истины, которые, наряду с методами дискуссии и доказательствами, а также такими новыми средствами мышления, как математика, оставляют место для старых приемов гадания, духовного сосредоточения, экстаза, разделения души и тела.

Следовательно, с самого своего рождения философия оказывается в двусмысленном положении: по своему подходу и побудительным мотивам она смыкается как с посвящениями в мистерии, так и с борьбой мнений, происходящей на агоре; она колеблется между духом тайны, присущим секте, и характерным для политической деятельности духом противоречивых публичных дебатов. В соответствии со средой, временем и традициями пифагорейская секта в Великой Греции VI в. до н. э. стала замкнутым братством, отказавшимся от письменного закрепления своего чисто эзотерического учения. Кроме того, философия может, как это сделали софисты, полностью включиться в общественную жизнь, став своего рода подготовкой к службе в городском управлении или же предлагая свои услуги любому гражданину в форме платных уроков. От этой двусмысленности, которой отмечено ее начало, греческая философия так никогда и не избавится. Греческий философ не перестанет колебаться между двумя противоположными искушениями. То, объявив себя одного способным управлять государством и приближенным к богам, от имени своего "знания", возвышающего его над другими, он будет претендовать на преобразование всей жизни общества и суверенное управление "городом-государством. То, удалясь от мира, замкнувшись в собственной мудрости и полностью посвятив себя поискам истины и созерцанию, он соберет вокруг себя учеников и пожелает основать вне полиса некий другой город.

К отмеченным выше аспектам - влиянию слова и развитию публичной деятельности - добавляется еще один, характеризующий духовный мир полиса. Граждане города-государства, сколь бы различными они ни были по происхождению, общественному положению и роду занятий, некоторым образом "подобны" друг другу. Это подобие составляет основу единства полиса, так как, по мнению древних эллинов, только подобные могут быть объединенными в единое сообщество (philia). Таким образом, в рамках города связь человека с человеком начинает обретать форму взаимности, обратимости, сменяя иерархические отношения отношениями подчинения и господства. Все граждане, принимающие участие в жизни полиса, начинают восприниматься как "подобные" (homoioi), а затем, более абстрактно, как "равные" (isoi). Вопреки тому, что противопоставляет их друг другу в конкретных обстоятельствах общественной жизни, в политическом плане граждане считают себя взаимозаменяемыми единицами одной системы, законом которой является равновесие, нормой - равенство. Эта форма человеческого общества в VI в. до н. э. нашла свое адекватное выражение в понятии isonomia, т. е. равного участия всех граждан в осуществлении власти. Однако прежде чем в полной мере выявить свою демократическую значимость и осуществить в институциональном плане такие реформы, как реформы Клисфена, идеал isonomia выражал общественные стремления и чаяния, восходившие своими истоками к периоду возникновения полиса. Многочисленные свидетельства показывают, что термины isonomia и isocratia служили в аристократических кругах для определения - в противовес абсолютной власти одного человека (monarchia или tyrannis) - олигархического режима, при котором arche закреплялась за сравнительно небольшой группой людей, выделенных из общей массы; среди членов этой элиты власть распределялась поровну [60] Ср.: Ehrenberg V. Origins of democracy, op. cit., где упоминается, что в поэме Гармодий и Аристогитон прославляются за то, что они сделали афинян "травными" (isonomous); ср.: Геродот. История, VI, 109, 123. . Если isonomia смогла в конце VI в. до н. э. обрести такую силу, если она смогла обеспечить демосу свободный доступ во все органы правления, то это, без сомнения, означает, что она коренилась в очень древней традиции равенства и отвечала определенным психологическим установкам аристократии "всадников" (hippeis). Действительно, именно эта военная знать впервые установила равенство между воинским званием и правом участвовать в общественных делах, которое больше не подвергалось сомнению. В полисе положение воина приравнивается к положению гражданина: тот, кто занимает место в воинском формировании города-государства, имеет место и в его политической организации. Итак, начиная с середины VII в. до н. э. изменение в вооружении и революция в методах сражения видоизменили воина как личность, обновив его социальный статус и психологический портрет [61] Ср.: Andrews A. The greek tyrants. London, 1956, ch. 3: The military factor; Adсосk F. E. The Greek and macedonian art of war. Berkeley and Los Angeles. 1957; о времени появления гоплитов см.: Соuгbin Р. Une tombe geometrique d'Argos. Bulletin de correspondence hellenique, 81, 1957, p. 322-384. .