Джон Робертс - Мировая история

Уверенные в своей правоте мужи могли указать на спад насилия в межгосударственных отношениях XIX века; между европейскими великими державами отсутствовали войны с 1876 года (когда Россия и Турция дошли до применения друг против друга силы). Стоит отметить, к несчастью, что европейские военные и государственные деятели не удосужились придать должного внимания предзнаменованиям американской Гражданской войны. А ведь во время этой войны впервые один командующий смог управлять миллионом человек личного состава благодаря применению железной дороги и телеграфа. К тому же в США впервые продемонстрировали роль современного серийного выпуска оружия в причинении огромных потерь противнику. Проглядев все такие важные факты, европейцы в 1899 и 1907 годах устраивали съезды с намерением остановить гонку вооружений. Эти мероприятия вселяли большие надежды, но их не оправдали. Конечно же согласие с практикой международного арбитража укреплялось и определенные ограничения на прежнюю жестокость войны бросались в глаза. Замечательную фразу произнес прусский император, когда провожал свой воинский контингент в состав интернациональных сил, отправленных на подавление «боксерского восстания» в Китай. Взбешенный сообщением о жестоком обращении китайцев с европейцами, Вильгельм призвал своих солдат «уподобиться гуннам». Эта его фраза врезалась в память народа. Притом что она считалась чересчур эмоциональной даже в то время, интерес к ней заключается в том, что император мог полагать, будто народ нуждался именно в таком его высочайшем повелении. В XVII веке совсем не требовалось призывать солдат вести себя как гунны, потому что подобное поведение и так считалось нормой для того периода истории. К 1900 году европейские войска должны были вести себя совсем иначе, поэтому им требовался особый на то инструктаж. Гуманизация войны к тому времени уже шла полным ходом. Концепция «цивилизованной войны» появилась в XIX веке, и особого противоречия в двух этих словах европейцы не видели. В 1899 году заключили соглашение о запрете, пусть даже на короткое время, применения боевых отравляющих веществ, пуль дум-дум и авиационных бомб.

Ограничения, налагавшиеся на европейских правителей осознанием любой связи, кроме той, что относилась к общему сопротивлению революции, конечно же давно никто не соблюдал, позабыв вместе с идеей христианского мира. Религия в международных отношениях XIX века признавалась в лучшем случае за паллиатив или демпфер конфликта, незначительной и косвенной силой, укреплявшей человеколюбие и пацифизм, питаемые из других источников. Христианство доказало свою беспомощность перед насилием точно так же, как надежды социалистов на то, что рабочие всего мира откажутся стрелять друг в друга ради интересов своих господ. Является ли это результатом общей потери авторитета организованными церквями, неясно. Понятно, что большие опасения возникли к 1900 году из-за ослабления их влияния на достойное поведение паствы. Дело даже не в том, что новая религия традиционной формы вылезла противопоставлением старым христианским церквям. Скорее, наблюдалось дальнейшее развитие тенденций, замеченных в XVIII веке и гораздо выпуклее проявившихся после Французской революции. Почти все христианские общины все больше затрагивались упадком в той или иной сфере интеллектуального и социального прогресса соответствующей эпохи. Не смогли церковники воспользоваться последними изобретениями, например популярными газетами, появившимися в конце XIX века, которые могли бы вполне послужить делу укрепления веры в Бога. На самом деле кое-кто из них, прежде всего деятели Римско-католической церкви, откровенно не доверяли бесовским нововведениям.

Хотя все они чувствовали встречный поток, католическая церковь предназначалась самой очевидной жертвой, ведь особый урон с точки зрения престижа и полноты власти понесло папство. Католики открыто объявили о своей враждебности прогрессу, рациональности и либерализму, сформулированной в заявлениях, превратившихся в очередные догматы их церкви. В политической сфере в Риме начали осознавать истощение своей светской власти в 1790-х годах, когда французские армии принесли революционные принципы и территориальное изменение Италии, а также вторглись в Папскую область. Подчас допускавшиеся позже поползновения на права папства приходилось оправдывать ссылками на господствующие идеи эпохи: демократию, либерализм, национализм. Наконец, в 1870 году последнюю территорию прежней Папской области, все еще находившуюся за пределами самого Ватикана, присоединили к новому королевству Италия, и папству остался практически только духовный и церковный авторитет. Так наступил конец эпохи светской власти, восходящей к временам Меровингов, и кое-кто считал его бесславным для учреждения, издавна считавшегося гнездом европейской цивилизации и истории.

Как окажется, судьбе папства можно было еще позавидовать. Тем не менее мародеры в то время подтвердили одновременно враждебность движущим силам того века, которую папство уже выразило, и осмеяние, в состоянии которого оно находилось в глазах многих прогрессивных мыслителей. Эмоции с обеих сторон поползли вверх, когда в 1870 году к церковной догме причислили положение о том, что все сказанное папой римским с епископской кафедры о вере и нравах следует воспринимать непогрешимой истиной. После этого наступила парочка десятилетий, на протяжении которых борьба с церковью и ее травля в политике Германии, Франции, Италии и Испании развернулись разнузданно, как никогда. Национальное чувство удалось повернуть против церкви в подавляющем большинстве римско-католических стран, кроме Польши. Правительства воспользовались в своих интересах враждебным предубеждением к папству, чтобы укрепить свои собственные правомочия в отношении церкви, но они к тому же все больше проникали в сферы, где раньше главная роль принадлежала церкви – прежде всего в начальном и среднем образовании.

Гонения породили непримиримость гонимых. В столкновении выяснилось, что независимо от сути представления, взятого за абстрактный статус учения римской церкви, оно все равно могло привлечь массовую поддержку верующих. Более того, их все еще мобилизовали через обращение в веру для миссии в заморских странах, а в скором времени их будет еще больше в силу демографических тенденций. Притом что организованная религия не могла бы достичь большого прогресса среди новых городских жителей Европы, не тронутых устаревшей церковной механикой и приобщившихся к язычеству в тягучей среде светской культуры, в которую их погрузили. Эти жители как политическая и общественная сила чувствовали себя весьма комфортно, отнюдь не мертвыми душами. Действительно, освобождение папства от его светской роли облегчило католикам ощущение однозначной ему лояльности.