Джон Робертс - Мировая история

Римско-католическая церковь считается одной из самых требовательных к своей пастве христианских конфессий, и она всегда находилась на переднем крае битвы религии с текущей эпохой, но претензии на откровение со священнослужителем и авторитет священника повсеместно подвергались сомнению. Так воспринимается одна из самых поразительных особенностей XIX века, тем более что многие европейцы и американцы все еще сохранили в душе примитивные и буквальные верования в догмы их церквей и повести, приведенные в Библии. Их охватывало большое беспокойство, когда кто-то посягал на их верования, только случались эти поползновения все чаще и во всех странах без исключения. Традиционная вера сначала откровенно подвергалась угрозе только лишь среди интеллектуальной верхушки, которая часто сознательно придерживалась идей, позаимствованных из родников Просвещения: «вольтерьянский» служило любимым прилагательным XIX века для обозначения богоборческих и скептических взглядов. Век продолжался, и такие идеи получили подкрепление двумя интеллектуальными течениями, с самого начала встревожившими правящую верхушку, и все более широко распространялись в эпоху нарастания массовой грамотности и дешевой периодики.

Новый интеллектуальный вызов последовал со стороны ученых-специалистов по Библии, самым влиятельным из которых считался один немец, который с 1840-х годов и позднее не только развенчал многие предположения относительно ценности Библии как исторического свидетельства, но также, что, возможно, намного существеннее, произвел нечто вроде психологического изменения в общем отношении к тексту Священного Писания. По существу, такое изменение позволило впредь рассматривать Библию как любой другой исторический текст, к которому позволялось критическое отношение. Пользовавшаяся оглушающей популярностью (и вызвавшая большой скандал) повесть «Жизнь Иисуса», изданная в 1863 году французским ученым Эрнестом Ренаном, как раз содержала такое отношение, с которым познакомилась более широкая общественность, чем когда-либо прежде. Эта книга, ставшая было главным печатным произведением европейской цивилизации с самого ее появления в Средневековье, никогда больше не пользовалась прежней популярностью.

Вторым источником идей, губительных для традиционной христианской веры (и тем самым для морали, политики и экономики, издавна привязанных к христианским допущениям), назовем естествознание. Нападки поборников просвещения на внутреннее и логическое несоответствие в учении церкви стали намного более тревожными, когда ученые начали приводить эмпирические доказательства того, что упомянутые в Библии события (и поэтому основанные на том же авторитете, что и все остальное в ней) просто не совпадают с очевидными фактами жизни. Отправной точкой служила геология; идеи, получившие хождение с конца XVIII века, в 1830-х годах стали достоянием широкой публики после издания «Основных начал геологии» шотландского ученого Чарльза Лайеля. В данной книге дается объяснение ландшафта и геологической структуры с точки зрения все еще не угомонившихся сил, то есть все на Земле появилось не в результате единовременного акта созидания, а вследствие действий ветра, дождя и подобных природных сил. Кроме того, Лайель обратил внимание на то, что присутствие окаменелостей различных форм жизни в различных геологических слоях позволяет сделать следующий вывод: сотворение новых животных повторялось в каждой геологической эпохе. Опять же если это так, то библейское повествование трудно воспринимать в качестве истины.

Было бы некоторым упрощением, зато лишенным серьезного искажения, сказать, что эти вопросы попали в центр внимания из-за попытки нового к ним подхода – со стороны биологии, когда английский ученый по имени Чарльз Дарвин в 1859 году издал одну из основополагающих книг современной цивилизации, названной для краткости «Происхождение видов». Многим в ее содержании он обязан другим авторам. Ее выход в свет пришелся на момент и на страну, где она, скорее всего, должна была вызвать бурную реакцию; общественность в некотором смысле была готова к такому произведению. Проблема справедливости традиционного господства религии (например, в образовании) витала в воздухе. Слово «эволюция» к тому времени все уже знали, хотя Дарвин старался избегать его использования и это слово появилось только лишь в пятом выпуске его труда, напечатанном спустя 10 лет после первого.

При всем том его книга послужила величайшим своеобразным утверждением эволюционной гипотезы. А именно: что живые существа подверглись долгой эволюции от простейших форм. Эволюция конечно же коснулась человека, что Дарвин проследил в еще одной книге – «Происхождение человека», вышедшей в 1871 году. Различные взгляды предлагались по поводу того, как эта самая эволюция происходила. Дарвин, находившийся под впечатлением теории Т. Мальтуса о смертельной схватке человечества за пропитание, взял на вооружение такое представление, что качества, обеспечивавшие успех в очевидно враждебных окружениях, способствовали «естественному отбору» созданий, в которых эти качества воплощались: такое воззрение потомки опошлят (и внесут ужасное искажение) через использование к месту и не к месту словосочетания «выживает сильнейший». Но при всей важности многочисленных аспектов его труда для воодушевления новой мысли в ней все-таки следует обратить внимание на то, что Чарльз Дарвин наносил удар по библейскому варианту сотворения мира (а также по предположению об уникальном статусе людей), пользовавшемуся гораздо более широким признанием, чем все остальные. В сочетании с библейской критикой и геологией его книга лишила любого добросовестного и вдумчивого человека возможности принимать – как это было еще возможно в 1800 году – Библию как буквальную истину.

Подкоп под авторитет Священного Писания остается самым очевидным способом, которым ученые подрывали веру в безусловные истины. Таким же, если не более важным, представляется новый, пока неявный, но укрепляющийся престиж, который наука приобретала у самых широких за все времена масс населения. Престиж науки появился из-за ее нового статуса как главного инструмента покорения природы, вроде бы постепенно утрачивавшей способность к сопротивлению человеку. Так зарождалось явление, которому предстояло превратиться в инструмент мифологизации науки. Суть его заключалась в том, что великие достижения науки XVII века очень редко служили изменению жизни обычных мужчин и женщин к лучшему, зато в XIX веке жизнь людей становилась лучше именно благодаря все расширяющемуся внедрению в нее научно-технических открытий. Люди, ни слова не понимавшие в трудах, написанных Иосифом Листером, который обнаружил роль (и открыл метод применения) стерилизации в хирургии, или Майклом Фарадеем, больше всех на планете сделавшим для разработки техники выработки электричества, знали тем не менее, что медицина 1900 года отличалась от медицины их дедушек, и часто видели вокруг себя электрические приборы. К 1914 году появились средства передачи и приема радиосообщений через Атлантику, широкое распространение получили аэропланы (вместо воздушных шаров), во всех аптеках появился аспирин, а один американский промышленник продавал свой первый дешевый серийный автомобиль. Растущая мощь и масштаб развития науки перечисленными фактами далеко не ограничиваются, но вещественный прогресс подобного рода производил на обывателя глубочайшее впечатление, и он начинал поклоняться совсем новой святыне. И главными были технические новинки, потому что в течение долгого времени они служили практически единственным способом, посредством которого наука оказала положительное влияние на жизнь подавляющего большинства народа. Уважение к ней поэтому росло пропорционально наглядным результатам в разработке или изготовлении товаров, и даже сейчас, хотя наука оказывает свое влияние совсем иными способами, мы можем следить за ее достижениями по эволюции производственных процессов. Но с учетом глубокого переплетения в данном плане с доминирующей мировой цивилизацией и настолько плотного внедрения в общество эволюция европейской науки означала намного больше, чем просто укрепление мощи только одной расы. На протяжении нескольких лет вплоть до 1914 года удалось заложить фундамент для вывода, который станет очевидным во второй половине XX века, то есть то, что наука представляет собой одновременно еще и главную движущую силу доминирующей мировой культуры. Наука уже касалась всех сторон человеческой жизни, в то время как люди все еще пытались осознать хотя бы некоторые ее самые элементарные философские последствия.