Джон Робертс - Мировая история

К 1941 году Китай оказался практически полностью отрезанным от внешнего мира, хотя спасение находилось совсем рядом. В конце того года борьба китайского народа совпала с мировой войной. Как и предвидел Чан Кайши в моменты, когда его посещали самые здравые размышления. К тому времени, однако, гоминьдановский Китай подвергся ужасным разрушениям. В затянувшемся поединке между двумя потенциальными азиатскими соперниками Япония выглядела явным победителем. В расходной части бюджета Японии следовало указать экономические издержки войны и растущие трудности, свалившиеся на ее оккупационные войска в Китае. При этом положение Токио на международной арене никогда раньше не выглядело таким прочным; оно проявлялось в унижении европейских резидентов в Китае и принуждении британцев к закрытию в 1940 году Бирманской дороги, по которой шли поставки в Китай, и французов к признанию своей оккупационной армии в Индокитае. Здесь появлялось искушение к дальнейшим рискованным предприятиям, и от них никто не собирался отказываться до тех пор, пока военные чины пользовались тем же самым высоким престижем и властью в правительстве, каким он оставался с середины 1930-х годов.

Во всем этом существовала еще и отрицательная сторона. Агрессивная политика требовала от властей Японии захватывать все большие экономические ресурсы Юго-Восточной Азии. И такая политика японцев к тому же медленно готовила американцев к вооруженной защите своих интересов. К 1941 году американцам стало совершенно ясно, что в ближайшее время им предстоит решать, останется ли их страна значимой в Азии державой. Фоном складывавшейся ситуации служило нечто более важное. Невзирая на свою агрессию против Китая, Япония надвигалась на пошатнувшиеся европейские позиции в Азии как раз под лозунгом «Азия для азиатов!», красовавшимся в каждой витрине этой страны. Точно так же, как поражение, нанесенное японцами России в 1905 году, ознаменовало начало новой эпохи в психологических отношениях Европы и Азии, все повторилось демонстрацией самостоятельности и мощи Японии в 1938–1941 годах. Когда последовало свержение европейских империй в том виде, как это произошло, прозвучал сигнал на начало эпохи деколонизации, прекрасно подготовленной одной из азиатских держав, к тому времени преуспевшей в европеизации.

XIX столетие отмечено событием исторической важности: Османская империя утратила свои территории в Европе и Африке. На обоих континентах главными причинами называли одно и то же: разъединяющее влияние национализма и захватническую политику европейских держав. Совпадение сербского восстания 1804 года и провозглашения Мохаммедом Али себя в качестве султана Египта в 1805 году означало наступление эпохи, следует отметить затянувшейся, ослабления власти тюрков в мире. В Европе следующей вехой периода заката Османов считается греческий мятеж; с этого момента историю Османской империи в Европе можно свести к перечислению дат учреждения новых государств до тех пор, пока в 1914 году Турция в Европе не сжалась до территории Восточной Фракии. В исламской Африке закат Османской державы к тому времени шел все стремительнее; в начале XIX века от власти султана освободилась практически вся Северная Африка.

Один из результатов становления национализма в исламской Африке заключался в его враждебности скорее к европейцам, чем к османам. Тамошний национализм к тому же связывали с новациями в культурной сфере. Все опять начинается с албанца Мохаммеда Али, прибывшего в Египет в качестве османского военачальника в 1801 году. Притом что Мохаммед Али лично никогда не бывал на Западе дальше места своего рождения в Кавале (область Румелия на территории современной Греции), он восхищался европейской цивилизацией и считал, что египтяне могли бы многое перенять у европейцев. Он распорядился привезти в Египет инструкторов по технической подготовке, нанять иноземных консультантов по мерам народного здравоохранения и санитарии, опубликовать переводы трудов европейских авторов и наставлений по техническим предметам, а также отправить юношей на учебу во Францию и Англию. Однако полученные результаты его совсем не устраивали. Практические достижения Мохаммеда Али даже расстраивали, хотя он открыл Египет для европейского (особенно французского) влияния как никогда прежде широко. Это влияние в основном происходило через образовательные и технические учреждения, а отражало все ту же заинтересованность французов в торговле и деловых связях с Османской империей. Французский язык в скором времени стал вторым языком общения образованных египтян, и многочисленная французская община выросла в Александрии, считавшейся одним из крупных многонациональных городов Средиземноморья.

Немногим государственным деятелям, занявшимся модернизацией за пределами европейского мира, посчастливилось втиснуть заимствования у Запада в технические знания своих народов. В скором времени молодые египтяне к тому же начали приобщаться еще и к европейским политическим воззрениям; во Франции их оказалось в избытке. Начали прорастать зерна идеологии, которой предстоит в конце-то концов способствовать преобразованию отношений Европы с Египтом. Египтяне были обречены на тот же самый урок, который уже извлекли индийцы, японцы и китайцы: европейскую болезнь следует перенести хотя бы для того, чтобы в организме выработались необходимые антитела для ее предотвращения в будущем. Итак, модернизация и национализм на Востоке оказались неразрывно переплетенными. Именно отсюда происходит непреодолимая слабость ближневосточного национализма. Она долгое время возводилась в разряд убеждения передовых элит, утративших связь со своим обществом, массы которого продолжали существовать в лоне исламской культуры, все еще оберегаемой от тлетворного влияния европейской идеологии. По иронии судьбы в качестве националистов на Ближнем Востоке обычно выступали наиболее европеизированные члены египетского, сирийского и ливанского общества, и ничего здесь не менялось вплоть до середины XX века. Но все-таки их фантазиям уготован был более широкий отклик со стороны простого народа. Именно среди арабов-христиан Сирии, видимо, впервые появилась мысль о панарабском или арабском национализме (в противоположность египетскому, сирийскому или любому другому), сводившаяся к утверждению о том, что все арабы, где бы они ни жили, составляют единую нацию. Панарабизм представлял собой идеологию, стоящую особняком от братства ислама, охватывающего не только миллионы народов, не принадлежащих к арабам, но к тому же отвергающую многих арабов, не исповедующих ислам. Потенциальные осложнения от вышесказанного для всех тех, кто предпринимал фактические попытки воплотить арабскую национальную идею в жизнь, как и все прочие недостатки панарабизма, проявились опять же ближе к середине XX века.