Pичард Дэвенпорт-Хайнс - Ледяной призрак. Истории с «Титаника»

Офицер «Каронии» сказал, что их пассажиры имели твердое намерение стать американцами; но что же это означало — называться американцами? Спустя несколько лет после того, как стремящиеся к новой жизни поднялись на борт «Каронии», Сомерсет Моэм провел 10 дней, путешествуя по Транссибирской железной дороге из Владивостока в Петроград вместе с коммивояжёром из Филадельфии. «Он гордился своими английскими предками, но также гордился и тем, что родился в Америке, хотя для него Америка была маленькой полоской земли, протянувшейся вдоль побережья Атлантики, а американцы представляли собой кучку людей английского или голландского происхождения, чья кровь никогда не была запятнана примесью чужеземной крови. Они свысока смотрели на немцев, шведов, ирландцев и других жителей Центральной и Восточной Европы, которые как незваные гости наводнили Соединенные Штаты в течение последнего столетия. Он не обращал на них внимания, подобно тому как девица, ведущая уединенный образ жизни, отводит свой взор от фабричных труб, покушающихся на ее затворничество». Когда англичанин упомянул в разговоре миллионера немецкого происхождения, которому принадлежали лучшие картины в Америке — без сомнения, это был Питер Уайденер из Филадельфии — житель Новой Англии ответил, что бабушка миллионера была отличной поварихой. «Моя двоюродная бабушка Мария очень сожалела, когда та оставила свою работу и вышла замуж. Она говорила, что не знает никого, кто бы мог испечь такие вкусные яблочные блины». Мужчина, возможно, и был «транспортным королем» Америки, в чей особняк был перевезен расписанный Тьеполо потолок, но узнавали его благодаря бабушкиным блинам.

В Америке высокий железный забор классового различия принял в штыки смешанные национальности.

Официальная статистика учитывала людей как русских, итальянцев, немцев или австро-венгров, но провинции были более важны, чем национальности. Под «русскими» подразумевались также финны, украинцы и ашкенази из западных царских провинций. Мировоззрение и опыт сицилийцев и неаполитанцев отличались от менталитета жителей Тосканы, Пьемонта или Ломбардии. Немцами называли выходцев из Черного леса из земли Вюртемберг, а также пруссаков. Среди австро-венгерских иммигрантов (пик иммиграции пришелся на 1907 год и составил 338 452 человека) были хорваты, словенцы, немцы, мадьяры, поляки, словаки и евреи. Эмигранты из отдаленных горнодобывающих районов графства Корнуолл говорили на ином диалекте и составляли устойчивые родственные группы, они обладали иным характером иммиграции, не схожим с английским, не говоря уже о жителях Шотландии и Уэльса.

Некоторые идеалисты надеялись, что столь разные народы — спасающиеся от тяжелой нищеты и политических преследований — оставят позади свои различия и превратятся в американцев. «Америка это божий горн, великий плавильный котел, где плавятся и переформируются все европейские расы, — провозгласил главный герой пьесы Израэля Зангвилла «Плавильный котел» (1908). — Вот стоите вы, добрые люди, а я думаю, когда смотрю на вас на острове Эллис… пятьдесят языков и прошлых жизней и пятьдесят историй кровной ненависти и соперничества… Немцы и французы, ирландцы и англичане, евреи и русские — в горне вместе со всеми вами! Бог сотворяет американцев!»

Легко ли проходила ассимиляция? Была ли она желанна? На въезде в нью-йоркскую гавань стоит серо-зеленая Статуя Свободы, про которую один русский пассажир третьего класса в 1913 году рассказывал своему попутчику, что это надгробный памятник Колумбу. Каждый американский школьник знает бессмертный гимн «Новый Колосс», написанный Эммой Лазарус, чьи популярные строчки вырезаны на Статуе Свободы:

«Отдайте мне всех тех, кого гнетёт жестокость вашего крутого нрава, — изгоев, страстно жаждущих свобод…»

Но многие американцы — подобно янки, путешествующему на поезде в Петроград, — не хотели, чтобы американская нация ослабевала или приобретала токсичный привкус иностранного присутствия. Банкир из Питтсбурга Томас Меллон, родившийся в ирландской лачуге и маленьким мальчиком в каюте третьего класса приехавший в Америку, впоследствии возражал против переселенцев. «В последнее время эта страна превратилась в убежище для расточителей, головорезов и других деклассированных элементов Старого Света, — предупреждал он в 1885 году. — Каждый вор, маньяк или убийца, кому становилось невыносимо жить у себя дома, решался на побег, если у него это получалось, в Америку. Он знает, что у нас нет сильной власти, что здесь у него больше шансов остаться безнаказанным… Диспропорция развращенных и опасных классов не способствует нашему будущему спокойствию». Еще более поразительным стало мнение Луиса Адамича, прибывшего в Нью-Йорк через Гавр в 1913 году на пароходе «Ниагара». Вместе с ним на этом корабле путешествовали поляки, словаки, чехи, хорваты, словенцы, боснийцы, евреи, греки, турки, немцы, австрийцы и итальянцы. По прошествии 20 лет Адамич напишет: «Иммиграция в немалой степени виновата в том факте, что в настоящий момент Соединенные Штаты представляют из себя скорее джунгли, а не цивилизацию — страну, находящуюся в глубоком экономическом, социальном, духовном и интеллектуальном хаосе и бедственном положении».

Мигрантами становились люди, которые в своей жизни не видели будущего, которым не хватало счастья и которые ощущали себя бесполезными, но в то же самое время не хотели идти ко дну. Ими двигали негативные мотивы: они знали свои страхи, они чувствовали презрение к себе и свою отверженность более ясно, чем им бы этого хотелось. Им легко было знать то, что они презирают, поскольку это находилось в непосредственной близости от них. Они были не вполне уверены в том, что доставляет им восхищение, поскольку видели это только расплывчато и издалека. Иммигранты пытались избежать скатывания вниз по социальной лестнице; это были люди, принадлежавшие не к самому низшему социальному или экономическому слою общества, они пытались сохранить чувство самоуважения или то, что историки называют статусом.

Ийеш Дьюла в своем классическом произведении «Люди пусты» обсуждал изменения, происходящие в огромных агломерированных усадьбах венгерской равнины. Пережитки крепостного права сохранялись там до 1880-х годов, и через четверть века в эпоху «Титаника» началась ностальгия по комфорту и безмятежной жизни тех времен. Когда дедушка из деревни Небанд женился, за душой у него было шесть пар обычных широких брюк, шесть рубах, отделанных бахромой, и шесть рубах с круглым воротом. Кроме того, у него были две пары высоких ботинок, настоящая серебряная трость и овечий тулуп. «А сколько рубашек, спросите вы, в настоящий момент находится в гардеробе у работающего парня? Что же на самом деле теперь едят люди? Во времена наших дедушек жены носили обед мужьям, работающим в поле, в огромных деревянных чашах: «уже за целую милю овчарки поднимали головы, когда чуяли запах тушеного мяса с паприкой, распространяющийся как мерцающая змейка среди тысяч ароматов поля». В те времена не было бедняков, «нищие-попрошайки ездили на телегах». Эта спокойная эпоха канула в лету с появлением железной дороги. Двигатели и вагоны полностью изменили облик находившихся вдалеке друг от друга самодостаточных, замкнутых, задержавшихся в своем развитии сельских поселений. Городские рынки стали доступны, пшеницу, так же как и скот, можно было транспортировать, пастбища были распаханы, и крестьяне, всегда собиравшие и обрабатывающие урожай, сами были заменены машинами. Крестьянские наделы были поделены на еще более маленькие участки земли, детям пришлось пойти в услужение или превратиться в безземельных рабочих. По мере того как увеличивалось количество людей, принадлежавших этому классу, по мнению Ийеша, «тем больше стонала и трескалась у них под ногами земля, подобно льду под тяжестью толпы». Эта ориентированность на сохранение статуса вызывала двойное беспокойство, потому что Пуста управлялась негибкой кастовой системой, которой бы позавидовала сама Кэролайн Астор из Нью-Йорка с ее группой «Четыре сотни». Сын управляющего был уверен в том, что тоже станет управляющим; сын господина, даже если работал как ломовая лошадь, становился господином, когда достигал определенного возраста. Дети рабочих навсегда сохраняли свой статус. Что касается того, чтобы сделать из погонщика лошадей погонщика волов, с таким же успехом можно было попытаться превратить белого янки в негра. Даже очень редкие браки, случавшиеся между этими семьями, рассматривались как незначительные расовые погрешности».