Pичард Дэвенпорт-Хайнс - Ледяной призрак. Истории с «Титаника»

После земельной реформы в Габсбургской империи в 1848 году крестьяне стали свободными собственниками. Они видели себя частью незыблемых традиций, уходящих корнями в далекое прошлое, и исполняли свой долг перед родом и будущими поколениями. Господа стояли над ними, но батраки и рабочие были еще ниже по социальной лестнице. Эти землевладельцы процветали в австро-венгерских провинциях, где земля завещалась одному наследнику, но терпели поражения в тех областях, где после смерти главы семейства земля делилась между всеми его детьми. Раздел земли в каждом поколении означал, что многие земельные наделы становились слишком маленькими, чтобы прокормить семью. В 1910 году Эмили Болч «насчитала тридцать человек, одновременно вспахивающих землю, каждый из них возделывал свою часть одного большого открытого, целого поля — участки не были обнесены забором, изгородью или стеной, они были огорожены лишь небольшими канавками тридцати сантиметров (около фута) в ширину, на которых нельзя было ничего сажать». Некоторые наделы были настолько узкими, что людям приходилось проходить по земле своих соседей, когда они вели тянущую плуг лошадь. Когда земля делилась между сыновьями умершего человека, то участки разделялись по длине; в противном случае у одного сына мог оказаться солнечный склон или богатая плодородная земля, а у другого участок в тени, и бедная, песчаная почва. В некоторых районах мелкие землевладельцы не могли прокормить семьи на своем клочке земли, у них накапливалась задолженность, и они попадали в полную зависимость от кредиторов: крестьянину, который не мог произвести выплаты по кредиту или обремененному детьми, которым он не мог обеспечить сносное наследство, было суждено испытать унизительное понижение своего статуса и статуса своих детей до самого низкого уровня — безземельного рабочего. Именно это болезненное унижение двигало словаками, поляками и украинцами, когда они покидали свою родину и отправлялись за океан или отправляли своих сыновей в новую землю, откуда те привозили заработанные там деньги. Ийеш писал: «Эмигранты будут выполнять любую работу в отдаленных уголках мира, потому что только дома они считают себя настоящими людьми».

Спартанцы, приезжавшие в США с 1870-х годов, представляли из себя греческие эквиваленты Отцов Пилигримов. Приблизительно около 75 % мужчин в возрасте от 18 до 35 лет покинули Спарту за период 1870–1910 годов, в основном они отправились в Соединенные Штаты. Эти люди очень редко были бедны, поскольку везли с собой деньги, вырученные от продажи скота или земли. Батраки были неизвестны как класс: если в Греции нужны были рабочие, то их нанимали в Албании, Болгарии или Черногории. Крестьян возмущал высокий уровень налогообложения, до 1913 года налоги собирали частные сборщики налогов, которые решали, когда урожай должен быть собран, независимо от того, созрел он или нет. Было также тяжело взять денежную ссуду, чтобы вложить ее в развитие земли или оборудование, поскольку проценты были грабительскими. Эмиграция из провинции Аркадия увеличилась после 1892 года и в конце концов превысила эмиграцию из Спарты: крестьяне выкорчевывали свои оливковые рощи, чтобы на их месте посадить виноградники и начать продавать виноград в больших количествах, тем самым приводя к обвалу цен на него. Говорили, что в некоторых частях провинции Коринф из взрослых мужчин остались только священники да школьные учителя. Районы, в которых было больше всего иммигрантов, процветали благодаря деньгам, которые те присылали своим семьям из Соединенных Штатов.

Эмигранты покидали свои деревни поодиночке, группами, с родственниками и соседями и как часть целой цепи мигрантов. Йозеф Бартон рассказывал, что сицилийцы спускались из своих годных деревень в порт Сайт’ Агата, откуда направлялись в Палермо или Мессины или же прямо в Неаполь, где ожидали, когда в порт зайдет пароход, уже наполовину заполненный Галицкими поляками, выходцами из Черногории и Словении, севшими на борт в Триесте. Жители румынских деревень шли пешком до железнодорожных станций, садились на поезд, идущий до центрального железнодорожного узла в Сибиу, и оттуда отправлялись в долгое путешествие до Бремена или Ганновера, или же (после 1910 года) до более близкого места назначения — Триеста. «По мере того как поезд продвигался на север через Алфолд и далее по равнине реки Тиса, венгерские крестьяне из больших болотистых хозяйств (пустошей) толпились на остановках. В Кошице, на краю великой венгерской равнины и словацких холмов, большая группа словаков ждала своего часа, чтобы сесть на поезд, двигающийся так же как и другие в сторону Бремена или Ганновера». Среди них было совсем немного говорящих по-немецки людей, миссия которых состояла в том, чтобы по мере возможности смягчить позицию официальных лиц Габсбургской и Гогенцоллернской империй, препятствовавших продвижению эмигрантов.

Изабель Каприелян-Черчилль, историк армянской диаспоры, пишет, что мужчины из городка Кегхи, оказавшиеся на «Титанике», «путешествовали не как частные лица, единолично принимавшие решения, они передвигались как члены родственных или клановых групп, а также как часть регионального или миграционного каравана. Иногда они прокладывали себе новые пути, иногда шли по стопам своих отцов, дядей и старших братьев». Существовала обширная международная сеть братьев, дядей, кузенов, где «люди обменивали деньги и обменивались информацией о препятствиях и подводных камнях, ожидающих их в пути, о правительственных постановлениях, агентах, работе и проживании. Очутившись в неизвестном и пугающем мире, вдали от привычного уклада жизни, люди считали делом чести семьи и деревни поддерживать друг друга.

Они ожидали помощи друг от друга. Через моря и страны по всей цепочке мигрантов могла разлететься позорная весть о человеке, отказавшемся помочь своему брату в беде. Эти цепочки взаимопомощи, основанные на любви, уважении и прагматизме, сохраняли сплоченность мигрирующих армян. Созданные ими «караваны» охватили полмира: от Кегхи до Константинополя, Александрии, Варны, Софии, Батуми, Тифлиса, Баку, Марселя, Ливерпуля, Бостона, Восточного Сент-Луиса, Детройта, Трои/Уотервлиета, Нью-Йорка, Брантфорда и обратно».

Судоходные компании и их агенты подстегивали волну эмиграции. Например, до 1873 года существовала незначительная эмиграция из Исландии — несмотря на эпидемию овец и уменьшение улова рыбы — а затем «Монреаль Оушн Стимшип Компани» (Montreal Ocean Steamship Company), больше известная как «Линия Аллен» (Allan Line) открыла там иммиграционное агентство. К 1880-м годам «Линия Аллен» в одной только Норвегии имела уже 400 местных агентов — торговцев, хозяев гостиниц и учителей, а сотрудники железной дороги и почты в дополнение к этому раздавали людям специальные агитационные буклеты. Около 500 жителей Исландии зарегистрировались на первый теплоход «Линии Аллен», идущий в США (36 других отправились в Бразилию); и к концу 80-х годов XIX века на каждую тысячу исландцев приходилось 27 эмигрантов — это был самый высокий показатель среди всех северных стран. Во всех главных европейских портах можно было встретить эмиграционных агентов, работающих на судоходные компании, в основном за комиссионные. Они распространяли брошюры и рекламные материалы, предлагали более приемлемую цену за билеты (поскольку дешевизна переезда играла очень важную роль, когда люди принимали решение, способное изменить всю их жизнь). Они возглавляли сеть местных агентов в удаленных провинциях, а также «янки» — тех, кто эмигрировал ранее и на короткое время вернулся домой и кому платили за помощь новым мигрантам во время их первой поездки в Америку.