Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

Натурально, открыли школу (для «чистой публики», насчет всеобщего бесплатного, как раньше, никто и не заикался), а также больницу (тоже платную и одну на всю страну). А остальное ушло на формирование государственного аппарата.То есть, конечно, кредит расписали по статьям бюджета, - дороги, мосты, стройки, восстановление эстансий, - но прежде всего формировали структуры власти, а тут уж министры и депутаты краев не видели. Формально это даже не было казнокрадством: как мы уже знаем, влияние любого послевоенного политика определялось весом его клиентелы, формируемой из родни, друзей и уличных люмпенов, готовых на все ради кормильцев.

Так что, кто-то брал на «политический клуб», кто-то «на газету», кто-то на «сиротский приют» или «столовую для инвалидов войны», но как-то так получалось, что все это уходило «своим людям», честно оформленным на самые странные должности (типа «общественный советник министра по борьбе с ковровой молью», - это не шутка!). Не в обиде оставались и padrones, жизнь которых наливалась все большим комфортом и достатком, потому что не может же сеньор министр или сеньор депутат быть голодранцем, это, в конце концов, унизит Парагвай в глазах соседей и Европы. Ну а дырки в бюджете пытались заткнуть за счет налогов с пытавшихся встать на ноги фермеров.

В итоге, на статьи бюджета, шедшие далее по списку, средств не хватало хронически, и очень скоро популярность правительства, после свержения Риваролы принятого населением, считавшим дона Сирило ворюгой, с симпатией, резко пошла в пике, к концу года рухнув ниже некуда. Пришлось искать козла отпущения. На эту роль власти, логике вопреки, попытались было определить сеньора Гилла, после истории с первым кредитом тоже считавшегося ворюгой, но ко второму кредиту не причастного, однако обломились это уже было таким абсурдом, что тема угасла как бы сама по себе, - а 22 марта, дон Бернардино Кабальеро, более года сиднем сидевший в своем имении, объявил о начале «революции чести», как значилось в манифесте, с целью «сбросить иго жуликов и воров», и ниже - подписи генералов Кабальеро, Эскобара, Серрано, двух десятков офицеров рангом пониже, а также просто «д-ра Кандидо Баррейро». То есть, всех лидеров lopistas, в 1871-м, после разгона Конгресса, покинувших службу в знак протеста.

Естественно, в Асунсьоне всполошились. Откуда-то мгновенно возникли деньги на погашение задолженностей военным, офицеров вызывали в столицу, объясняли, оправлывались, улыбчиво охмуряли, повышали в чинах, выдавали премии в звонкой монете, - лишь бы не присоединились к «марионеткам Бразилии». Кое-что удалось: подтвердили присягу «демократии» прославленный полковник Игнасио Гена и молодой капитан Хосе Долорес Молас, считавшийся любимцем армии. И главное, на подавление оперативно бросили две трети Нацгвардии, почти тысячу штыков и сабель при нескольких крупповских орудиях под командованием Бенно Феррейра, ненавидевшего lopistas, как «закоренелых реакционеров». Более чем достаточно, чтобы погасить в зародыше.

Однако в зародыше не вышло: за день до прибытия карателей полторы сотни «революционеров» ушли в холмы Ибикуи, и над севером Парагвая вновь, как три года назад, загрохотали барабаны, призывая всех, кому надоело голодать, пока мародеры и лжецы жируют, постоять за честь Родины и судьбы своих детей. И люди шли, хотя не так много (война опустошила край), тем паче, что новобранцам платили небольшое жалованье: как позже вспоминал дон Бернардино, «с пустым кошельком войну не ведут, но сеньор Баррейро очень помог, и сеньор Гилл прислал немного денег».

Гоняться по холмам за людьми, отвоевавшими в этих холмах три года и знавшими их наизусть, было делом заведомо бессмысленным, и каратели в этом скоро убедились. Однако же и прячась в испепеленных местах, где ни за какие деньги провизии не добыть, да и армию не пополнить, «революцию» не сделать, в связи с чем, в начале лета инсургенты двинулись на столицу. Всем им, опытным воякам, было ясно, что шансов мало: людей всего сотни четыре, оружия не хватает, а которое есть, скверное. Но и распускать армию без боя смысла тоже не было, это стало бы поражением хуже всякого разгрома, - и 18 июня повстанцы атаковали Асунсьон, надеясь, что население их поддержит.

Надежды, однако, не оправдались. Правительство организовало раздачу пайков, запугало плебс «новым вторжением бразильцев», провело аресты, - а в итоге, решительный Феррейра, располагая силами втрое больше, да еще и при орудиях, отбросил атакующих от Асунсьона. Убитых, правда, было немного: видя, к чему идет дело, дон Бернардино велел отступать, но пленных оказалось изрядко, и примерно десяток офицеров-lopistas, чьи имена были на слуху, а репутация безупречна, прямо на поле боя закололи штыками перед строем, для острастки, несмотря на то, что лояльные военные, - полковник Гена, капитан Молас и другие пытались ходатайствовать за боевых побратимов.

Однако успех был с горчинкой: все лидеры инсургентов ушли за кордон, что, конечно, правительство раздосадовало, но тут уж ничего не поделаешь, - не соваться же с погоней в Бразилию. Зато теперь, полагая, что все проблемы позади, либералы потеряли всякие края. Уже 30 июня 1873 года, сразу после подавления путча, Конгресс единогласно принял закон, разрешающий президенту Ховельяносу «распоряжаться 25% второго национального кредита без отчета», но при этом и депутатам распоряжаться 25% без отчета же. Остальные 50%, уходящие на оплату всего, без чего государству не выжить, полагалось держать под строгим контролем, но это было чистой фикцией. «Лучшие люди страны» по-прежнему строили великие планы, говорили красивые слова, но воровали так, что прежние художества казались детским лепетом.

«Если раньше политики просто брали взаймы у иностранцев, затем рассчитываясь с ними из казны, - констатирует Факундо Чаморро, - то теперь все уловки и приличия были забыты. Не только президент и его министры, но даже их родственники запросто являлись в казначейство и уносили в саквояжах сотни песо. Больше того, в это злосчастное время никто даже не старался притворяться: они, решив, что стали властью навсегда, ощутили тягу к роскоши, которой их лишила война, и соревновались друг с другом в этой роскоши, отчитываясь только перед аргентинским министром-резидентом».

Теперь посол Аргентины, что называется, открывал дверь ногой в любые кабинеты, зато с послом Бразилии власти вели себя с подчеркнуто холодной вежливостью, - однако барон Котежипи, судя по мемуарам, не тужил. Даже наоборот. «Сдавая дела наконец-то прибывшему сеньору Гондиму, - пишет он, - я разъяснил, что все идет как нельзя лучше, и самое главное сейчас вести себя предельно спокойно, держась в стороне от событий, потому что все образуется само собой. Насколько я понял из ответа, в инструкциях его значилось то же самое, и мы прекрасно поняли друг друга».