Пантелеймон Кулиш - История воссоединения Руси. Том 3 [вычитано, современная орфография]

Как ни широко было поприще казацкого варяжничанья, но все удачи запорожских рыцарей, все скарбы, зарытые ими в землю, как частная собственнось, вся добыча, обращённая ими на устройство арматы, как собственность войсковая, были ничто в сравнении с землёй, которую они готовы были покинуть, унося потоком своим и последний устой православия — опиравшуюся на их кажущееся могущество иерархию. Положим, что в уме Борецкого таилась надежда на войну, которая дожна была после этого возгореться между Польшей и Россией. Положим, что он предвидел не только бегство множества людей всех состояний по следам казаков за московский рубеж, но и обратный, так сказать триумфальный ход беглецов, под московскими знамёнами, в Мономахову землю. Но царские бояре желали не завоевания края (это весьма важно), а торжества в нём русской веры над латинской, русской народности над польской, желали слияния отособленной части со своим целым, по общему движению оттянутого к Польше народа. Говоря конкретнее, они желали воссоединения Руси, не присоединения Малороссии.

По их глубокому взгляду на вещи, воссоединение Руси могло совершиться только единством веры, а не силой казацкого или какого бы то ни было оружия. Царские бояре знали, что ни мещане, ни шляхтичи землевладельцы, сколько их принадлежало ещё к православной церкви, ни те монастыри, на которых земли не простиралось королевское право, не пойдут за одним казацким знаменем: надобно, чтоб люди получше казаков соединились в общее движение к Москве во имя угнетаемой веры. Вот почему и относились они так равнодушно к готовности Запорожского Войска перейти под царский стяг. «Мысль эта в самих вас ещё не утвердилась, укрепленья об этом между вами ещё нет», внушали они малорусским послам, и вслед за тем чертили им программу действий: «А если вперёд вам от поляков в вере будет утеснение, а у вас будет против них соединение и укрепление, тогда царское величество и святейший патриарх убудут о том мыслить, как бы православную веру и церкви Божии и вас всех от еритиков в избавленье видеть».

Этим ответом озарена история Руси во всю ширь её территории. Очевидно, что царские бояре не смотрели на казаков как на «единственных борцов за православную веру и русскую нарорость», и что казаки, в их глазах, не были главным элементом воссоединения Руси, как бы ни была велика их воинственность. Напротив, чем больше была их воинственность, тем меньше казались они притоками для слияния разнородных частей Великой, Малой и Белой России в одно целое. Москаль имел собственное казачество и знал его очень хорошо, как это доказал он искусством, с каким пользовался этой дикой силой для целей своего государственного хозяйства. Москаль знал и Запорожье, куда он издавна посылал царские подарки, чтобы задобренными бездомовниками прикрыть свою курскую и воронежскую украйну. Общий характер нашего казачества определили думные дьяки московские еще в 1594 году, когда на вопрос императорского посла: какой пользы можно ожидать в войне с турками от запорожских казаков? — отвечали: «Они хороши для нечаянного нападения, для набегов и действий врассыпную; но это люди дикие, не имеющие страха Божия, и на верность их нельзя рассчитывать». [124]Украинская народная муза, муза наших нищих Гомеров, изображает одного и того же казака, то в шапке-бирке, дождём покрытой, а ветром подбитой, то в богатом бархатном шлыке. Она сегодня показывает его в таких сафьянных сапогах, из под которых видать пяты и пальцы, «де казак ступить, босой ноги след пише», а завтра он у неё садится в богатой корчме за столом, велит отодвинуться прочь пышным дукам и весь стол устилает червонцами. Но, как ни быстро обогащались казаки, сколько ни наживали денег, воюя против неверных во имя христианства, а против христиан — для «рыцарской славы» и «казацкой добычи», но в конце концов им, кроме государя, всё-таки деться было негде. Негде было деться диким преемникам тех русичей, которые, ища себе славы, а князю чти, перегораживали половецкие поля червлёными щитами и подпирали угорские горы железными полками. Без князя во главе, напрасно были они под трубами повиты, под шеломами взлелеяны, конец копия вскормлены, напрасно рыскали они по полям, как серые волки: они искали славы и чести только своему безземельному войску. Без князя, правителя и защитника русской земли, под бунчуком своих ватажков-атаманов, они были ничтожнее ханской орды. Правда, что «казацкая слава разливалась по всей Украине» и именно в сборных пунктах украинского гультайства, корчмах, шинках, кабаках. Правда и то, что казаки «полем и морем славы себе у всего света добыли». Но Украина пленялась казацкими порядками только в лице беспорядочных пьяниц, готовых на грабёж и убийства; а весь широкий свет, от Швеции до Персии, заискивая казаков для временных надобностей, не давал им ни в одной стране убежища в тяжкое для них время. Служили казаки всем, кто платил им деньги, глядя сквозь пальцы на их злодейства; служили, не отличая турецкого султана от московского царя, а католического изувера Фердинанда от истребляемых им протестантов, и дослужились наконец до сознания, что им негде деться, что им приходится бежать давно уже забытым трактом на реку Клязьму да на реку Москву.

Москаль это видел с высоты своего Кремля; видел он ясно бедственное положение завзятых полуполяков, и поглаживал бороду в спокойной гордости. Не щадили ведь и они Москаля, когда подвизались против него вместе со своими милостивцами панами. Их славный гетман Сагайдачный, под стенами самой Москвы, ссадил с коня воеводу Бутурлина гетманской булавой. А сколько взяли они взятьём городов в подарок польскому королевичу! Кто, как не они со своими патронами, взлелеяли царя-наездника, названного Дмитрия? Кто по святой Руси, точно по басурманской земле, растекался во все концы с огнём и железом? Они, эти мнимые борцы за православную веру, не щадили даже монастырей московских: с огненным боем и с немецкими смертоносными выдумками наступали они на древние народные святилища, грозя их защитникам страшными казнями, и превзошли неверных своим ожесточением «Не блазнитесь о вашей силе (кричал бывало к осаждённым Конашевич-Сагайдачный): город ваш, как птицу, рукою моей возьму, жилища ваши на пожар пущу, а всем жителям, великому и малому, руку и ногу отсечь и псам повергнуть, повелю»! [125]Не легко было отыскать источник сострадания в тех сердцах, которые были ещё полны самых горьких воспоминаний о казацкой службе врагам России.

Но казаки не щадили никого и у себя дома, в той самой Киевщине, которая только страхом их завзятости не сделалась, относительно унии, повторением Белоруссии и Галичины. Для них даже Межигорский Спас, чествуемый в одной из козбарских дум, не был страшен, когда война оправдывала, в их глазах, грабёж и буйство, воспеваемые укорительно нашими простонародными Гомерами. В самом начале своей борьбы с сеймовой шляхтой, при Косинском, они напали на Межигорье, избили до кровавых ран учёного игумена, Иосифа Бобриковича Копотя (в последствии епископа Мстиславского, «правую руку» Петра Могилы), изорвали Баториеву пергаментную охранную грамоту и втоптали клочки в грязь. [126]Во вторую свою войну с панами, при Наливайке и Лободе, они всюду, где находили, брали коней и все припасы, без внимания к праву собственности, без меры и порядка, а в Могилёве чинили такую «содомию», что народ со слезами молил Бога истребить их навеки. [127]По словам престарелого Жовкоского, «казаки владели всей киевской Украиной, господствовали во всём приднепровском крае, что хотели, то и делали». По случаю расправы с войтом Ходыкой, ограбили они много мещанских домов и комор в Киеве; а оборонив киевские церкви от унии, так притеснили никольских чернецов на монастырских землях, что те взмолились к иноверной власти, к коронному гетману Конецпольскому, о защите.