Чайна Мьевилль - Октябрь [litres]

Потрясенный Керенский по пути в Петроград, где ему предстояло прибегнуть к привычному актерству на похоронах убитых в Июльские дни казаков, решил, что тяжесть ситуации заставляет заменить Брусилова на посту главнокомандующего Корниловым. Через два дня он передал армию из рук вдумчивого, относительно свободомыслящего кадрового офицера бескомпромиссному и амбициозному контрреволюционеру.

Правые оппозиционеры, ободренные недавними событиями и ненавидящие текущее состояние страны, жаждали реакции, все более открыто мечтая о диктатуре.

18 июля правительство Керенского переехало в Зимний дворец. В оскорбительном тоне оно потребовало от Совета покинуть Таврический дворец, чтобы освободить место для 4-й Государственной думы. От этого запроса нельзя было отказаться.

19 июля Всероссийский съезд торговцев и промышленников сделал выпад в сторону правительства за то, что оно «позволило отравить русский народ». Он потребовал «полностью порвать … с диктатурой Совета» и открыто задавал вопрос, «нужна ли диктаторская власть для спасения родины». Подобные нападки на Совет могли отныне только усиливаться. «Возьми власть», – требовали улицы, – и Совет отклонил это предложение. Теперь от него уходила и та власть, которую он имел.

По настоянию кадетов Керенский принял ряд законов, налагавших жесткие ограничения на публичные митинги. Кончился короткий период терпимости по отношению к украинскому и финскому национализму: Россия наращивала силу на финской территории после того, как была провозглашена полунезависимость страны, а теперь, 21 июля, был распущен ее парламент, что привело к союзу финских социал-демократов (имевших в нем большинство) с большевиками. «Русское Временное правительство, – бушевала социал-демократическая газета Työmies, – вместе с реакционной финской буржуазией нанесла удар в спину парламенту и всей финской демократии».

В Петроград реакция пришла в то время, когда повсюду в селе крестьянские бунты становились все более кровавыми и продолжалась анархия, особенно по причине ненавистной войны и катастрофического наступления, стоившего сотен тысяч жизней. 19 июля в уездном городе Саратовской губернии Аткарске группа разозленных нижних чинов, ожидавшая поезда на фронт, побила фонари на станции и с оружием на изготовку начала охоту на вышестоящих офицеров, пока авторитетный сослуживец не вмешался и не отдал приказ об аресте последних. Бунтующие солдаты задерживали своих офицеров, угрожали им и даже убивали их.

Возможно, относительно спокойная телеграмма Корнилова от 16 июля убедила Керенского в представлении о том, что в лице генерала он мог найти соратника. Вскоре эти надежды полностью развеялись. 19 июля новый главнокомандующий прямо потребовал полной свободы действий, ограниченной лишь ответственностью «перед собственной совестью и всем народом». Его люди тайно передали сообщение прессе, дабы публика могла восхититься его жесткостью.

Керенский начал опасаться, что он создал чудовище. Он это и сделал.

Не у одного него усиливалась тревога. В тот же месяц, вскоре после восхождения Корнилова, анонимный «настоящий друг и товарищ» передал Исполкому Совета немногословную пророческую записку: «Товарищи! Пожалуйста, прогоните этого сукиного сына генерала Корнилова, иначе он разгонит вас своими пулеметами».

Какое-то время Керенский не замечал оживления реакции из-за собственных усилий сформировать правительство. Задача потребовала нескольких попыток, но 25 июля Керенский наконец-таки смог совершить инаугурацию второго коалиционного правительства. Оно включало девять министров-социалистов: незначительное большинство, но все кроме Чернова происходили из правых крыльев своих партий. Кроме того, что немаловажно, они входили в кабинет как отдельные лица, а не представители своих партий или Совета.

Новое правительство, включая этих министров, фактически не признавало власть Совета. С двоевластием было покончено.

Именно в этом отчетливо враждебном климате большевики проводили отложенный 6-й съезд.

Вечером 26 июля в частном помещении в Выборгском районе собрались 150 большевиков со всей России. Встреча проходила в обстановке крайней напряженности и полулегальности, без руководства, находившегося под арестом или в подполье. Два дня спустя после начала съезда правительство запретило признанные вредными по соображениям безопасности и военного времени собрания, и съезд без лишнего шума перебрался в рабочий клуб в юго-западных пригородах.

В окружении врагов большевики были рады любым проявлениям солидарности. Пришедшим левым меньшевикам вроде Ларина и Мартова адресовали восторженные приветственные речи, хотя гости не только солидаризовались с ними, но и упрекали их.

Но по мере того, как проходили дни партийного собрания – тайного, ограниченного, беспокойного, как и сама партия, – кое-что стало проясняться. В действительности конец света не наступил. Настроения были тяжелыми, но более оптимистичными, чем двумя неделями ранее. Июльские дни нанесли большевикам рану, но эта рана была неглубокой и быстрозаживающей.

Страх даже значительно более умеренных социалистов перед нападениями правых привел к тому, что перед лицом осязаемой контрреволюции местные Советы начали смыкать ряды и даже защищать большевиков как собственное, пусть и скандальное, левое крыло. В апреле у партии было 80 тысяч членов в 78 местных организациях; теперь, после июльского кризиса и недолгого деморализующего бегства членов, их все еще было 200 тысяч в 162 организациях. В Петрограде их насчитывалась 41 тысяча; примерно столько же – в районе уральских шахт, хотя в Москве и окрестностях большевиков было меньше, а сами они – политически более умеренны. Но меньшевики – партия Совета, все еще важнейшего института, – наоборот, имели 8 тысяч членов.

В последние два дня июля после затяжной дискуссии относительно ленинского анализа ситуации и предложения большевики отбросили лозунг «Вся власть Советам!». Они начали обсуждать новый курс. Курс, который основывался не на силе и потенциале Советов, но на прямом захвате власти рабочими и партией.

В те последние дни лета, пока правые замышляли чистку, царила полная вседозвленность. Музыкальные группы и ночные дансинги, цветные шелковые платья и галстуки, жужжащие над сладостями мухи, тошнота, выпивка рекой. Длинные дни и теплые оргиастические ночи. Сибаритство конца света. В Киеве, по словам графини Сперанской, «ужин сопровождался выступлением цыган, бриджем и даже танго, покером и романсами». В среде оторвавшихся от реальности богачей по всей России происходило то же самое.