Чайна Мьевилль - Октябрь [litres]

3 августа 6-й съезд РСДРП – большевиков – единогласно принял резолюцию в пользу нового лозунга. Он явился результатом компромисса между нетерпеливыми «ленинцами», считавшими, что революция входит в новую, постсоветскую, стадию, и умеренными, до сих пор верившими в возможность сотрудничества с правыми социалистами ради защиты революции. Тем не менее символическое значение смены фразеологии было огромным. Урок был усвоен, лозунги изменились. Июльские дни сделали свое дело. Большевики больше не призывали к передаче всей власти Советам. Вместо этого они стремились к «полной ликвидации диктатуры контрреволюционной буржуазии».

Совет переехал, как ему было приказано. Смольный институт – грандиозное неоклассическое строение на берегу Невы в Смольном районе к востоку от центра города – был построен в начале XIX века. Здание похожих на пещеры коридоров, белых полов и бледного электрического света. На первом этаже, между коридорами с множеством кабинетов, забитых секретарями, депутатами и представителями партийных фракций Совета, помещений военных организаций, комитетов и совещательных комнат, находилась огромная столовая. Кучи газет, памфлетов и плакатов громоздились на столах. Из окон торчали пулеметы. Проходы забили солдаты и рабочие, спавшие на стульях и скамьях или охранявшие собрания; на них смотрели пустые позолоченные рамы, откуда были вырезаны портреты императоров.

Вплоть до революции целью института было образование дворянских дочерей. Бывший гарант государственной власти, Совет, был унижен размещением в здании школы для благородных девиц. В полном составе Совет собирался в помещении, прежде бывшем танцевальным залом.

3 августа Корнилов приехал на встречу с Керенским и опять поставил несколько ультиматумов человеку, с технической точки зрения бывшему его начальником. В дополнение его предыдущих требований они включали в себя жесткое ограничение полномочий солдатских комитетов. Керенский, Савинков и Филоненко, хотя в целом и поддерживали суть представленного Корниловым документа, решили переработать его вместе, дабы скрыть его провокативное содержание. Презрение генерала к правительству лишь усилилось, когда во время подготовки сводки для кабинета Керенский посоветовал ему не слишком вдаваться в детали. Он намекнул, что некоторые из министров-социалистов, особенно Чернов, могут представлять угрозу с точки зрения безопасности.

Во время встречи Керенский задал Корнилову примечательный вопрос. «Предположим, что я уйду, – сказал он, – что случится? Вы повиснете в воздухе; железные дороги остановятся; телеграф перестанет работать».

Дежурный ответ Корнилова – Керенский должен оставаться на своем посту – был менее интересен, чем сам вопрос. Причина содержавшейся в нем меланхолии неясна. Искал ли Керенский подтверждения, что Корнилов его поддержит? Или он неуклюже прощупывал возможность установления диктатуры Корниловым?

Всем нам имя легион, и Керенский более всех подходил под эту метафору. Его грустный вопрос, вероятно, выражал одновременно и страх перед возможностным отстранением от власти, капитуляцией перед жестким главнокомандующим, и надежду на них. Политическое влечение к смерти.

Ненависть к войне все усиливалась. Со всей страны приходили сообщения о сопротивлении солдат отправке на фронт.

Вокруг фигуры Корнилова развернулись баталии пропагандистов, отражавшие усиление разрыва между крайне правыми, к которым склонялись кадеты, и ослабляющейся властью социалистов. 4 августа «Известия» намекали на существование намерений заменить Корнилова относительно умеренным генералом Черемисовым, допускавшим сотрудничество с солдатскими комитетами. На это 6 августа Совет Союза казачьих войск назвал Корнилова «единственным генералом, могущим возродить боевую мощь армии и вывести страну из крайне тяжелого положения», и намекнул на вероятность восстания в случае его отстранения.

Корнилова поддержал Союз георгиевских кавалеров. Видные московские консерваторы под руководством Родзянко посылали ему сентиментальные телеграммы, витийствовавшие: «В грозный час тяжелого испытания вся мыслящая Россия смотрит на вас с надеждой и верой». Шла словесная гражданская война.

Корнилов потребовал от Керенского власти над Петроградским военным округом. К удовольствию жаждущих переворота правых, он приказал главе своего штаба Лукомскому сконцентрировать войска близ Петрограда – это позволит быстро переместить их в столицу.

Эти маневры происходили на фоне не только катастрофической и все более ухудшавшейся экономической и социальной ситуации, но и сознательного и умышленного обострения напряженности между различными крайне правыми группами. В начале августа могущественный текстильный фабрикант Павел Рябушинский открывал собрание трехсот промышленных и финансовых магнатов. «У Временного правительства была лишь видимость власти, – сказал он. – Фактически воцарилась шайка политических шарлатанов… Правительство налегает на налоги, в первую очередь облагая жестоко торгово-промышленный класс… Не лучше ли во имя спасения родины наложить опеку на расточителей?»

Прозвучал поразительно садистский пассаж, ошеломивший левых: «Костлявая рука голода и народной нищеты схватит за горло друзей народа!»

Эти «друзья народа», которых Рябушинский так мечтал зажать меж хищных костлявых пальцев, были социалистами.

Однако давление усиливалось не только справа. В тот же день, 6 августа, в Кронштадте 15 тысяч рабочих, солдат и матросов митинговали против ареста большевистских руководителей – Стеклова, Каменева, Коллонтай и прочих. Примерно такое же по масштабам собрание в Гельсингфорсе требовало передачи власти Советам. Конечно, по мнению многих большевиков, это требование уже устарело, но оно свидетельствовало о полевении большинства рабочих. На следующий день рабочая секция Петроградского совета под давлением большевиков и левых эсеров критиковала арест левых лидеров и возвращение смертной казни на фронте. Она выиграла голосование. Меньшевики и эсеры начали жаловаться на движение членов их партий влево – к левым крыльям, собственным максималистским секциям, их организаций или за их пределы.

Признаки восстановления левых сил не были ни равносильны, ни повсеместны: к примеру, 10 августа на выборах в Одессе большевики получили лишь 3 из 100 мест. Но на луганских муниципальных выборах в начале августа большевики получили 29 из 75 мест. На выборах в Ревеле (нынешний Таллин) им досталось более 30 процентов голосов; примерно столько же, чуть позднее, в Твери; в Иваново-Вознесенске их результат был вдвое выше. На территории империи в целом тенденция была очевидной.