Чайна Мьевилль - Октябрь [litres]

На берегах Малой Юглы в Латвии вступили в бой легендарные латвийские стрелки. С обреченным мужеством они сражались за то, чтобы спасти Ригу от попадания в руки немцев. На следующий день 1-я донская казачья и Дикая дивизии выдвинулись в Псков и его окрестности, угрожающе близко к разделенному Петрограду.

На выборах в Петроградскую городскую думу 20 августа кадеты получили 114 тысяч голосов, меньшевики – смехотворные 24 тысячи. Победили эсеры с 205 тысячами голосов, но, поразительно, большевики шли за ними по пятам со 184 тысячами.

«Сравнительно с майскими выборами, – писал Суханов, – результат эсеров представлял не победу, а «солидный ущерб». Он, не будучи сторонником ленинской партии, ясно осознавал, что, напротив, «главный и единственный победитель…» – «Это были большевики, столь недавно втоптанные в грязь, обвиненные в измене и продажности, разгромленные морально и реально… Ведь казалось, они уничтожены навеки и больше не встанут… Откуда же взялись они снова? Что это за странное дьявольское наваждение?»

На следующий день после этого странного дьявольского наваждения и несколько часов спустя после того, как от разрывов немецких снарядов задрожали пряничные фасады латвийской столицы, русская армия обратилась в бегство. Немецкие колонны маршем вошли в город. Германские подлодки заняли залив и из холодного моря обстреляли прибрежные деревни.

Рига пала.

Ленин, наблюдавший за событиями из своей финской эмиграции, был взбешен поведением московских большевиков, которое он счел коллаборационизмом. В чем состоял их грех? Они участвовали во Временном революционном комитете Совета вместе с меньшевиками и эсерами.

Ленин презрительно высмеял страх перед контрреволюцией, которым члены комитета оправдывали его образование. 18 августа он написал «Слухи о заговоре», где заявлял, что подобные страхи выдуманы умеренными как часть кампании по привлечению на их сторону обманутых масс. «Ни один честный или не потерявший совершенно головы большевик не пошел бы ни на какой блок» с эсерами и меньшевиками, писал он, даже если контрреволюционное наступление окажется истинным. А оно, по его мнению, таковым ни в коем случае не было.

Ленин ошибался.

Во всяком случае, разрозненные и неясные свидетельства говорят о том, что огромная сумятица той поры частично была обусловлена провалом попыток объединения контрреволюционных сил: правые готовили не один заговор .

Для обсуждения планов введения военного положения встретилось несколько тайных групп: Союз офицеров, Республиканский центр и Военная лига. Они решили, что намеченные Советом на 27 августа митинги, посвященные празднованию шести месяцев революции, могут быть использованы для того, чтобы оправдать установление нового режима под дулами корниловских ружей. А если эти собрания не будут сопровождаться беспорядками, заговорщики используют агентов-провокаторов для их обеспечения.

22 августа начальник штаба армии собрал в Могилеве ряд офицеров под предлогом обучения. Но по прибытии они были проинформированы о планах и отправлены в Петроград. Насколько осведомлен был об этих деталях Корнилов, неясно; но не вызывает сомнений, что он готовился к атаке на своих врагов слева – и в правительстве.

Не одни только крайне правые раздумывали о возможном установлении военного положения под властью Корнилова. Мучительно, мрачно, бессвязно, причудливо рассматривал этот вариант как способ выйти из кризиса и сам Керенский.

23 августа Савинков отправился в Ставку, чтобы от лица Керенского встретиться с Корниловым. Встреча началась в не обещавшей ничего хорошего обстановке крайней враждебности.

Савинков вручил Корнилову три просьбы. Он просил о поддержке роспуска Союза офицеров и политотдела Ставки, по слухам, сильно втянутых в подготовку переворота; об изъятии собственно Петрограда из-под прямой военной власти Корнилова; а затем, как ни странно, об отправке в Петроград кавалерийского корпуса.

Услышав последнее требование, пораженный Корнилов заметно потеплел. Всадники, уверял Савинков, нужны были для «реального осуществления военного положения в Петрограде и для защиты Временного правительства от любых посягательств». Как заявит позднее генерал Алексеев, «участие Керенского [в планировании военного положения] не подлежит сомнению… Продвижение третьего кавалерийского корпуса к Петрограду было совершено по инструкциям Керенского… переданным Савинковым».

Керенский, казалось, предлагал санкционировать жесткую контрреволюционную операцию, запланированную Корниловым.

В той мере, в какой может быть реконструирован этот крайне неясный момент, представляется, что взволнованный возможностью восстания большевиков Керенский разрывался между неприятием военного положения и убежденностью в его необходимости. Убежденностью даже в диктатуре, коллективной или индивидуальной.

Корнилов, в свою очередь, тоже был гибок: он был готов не только свергнуть Керенского, но и использовать его при определенных условиях. Теперь, убежденный Савинковым, что правительство согласилось с ходом его мысли, он намного более спокойно принял другие предложения Керенского, равно как и его протест «по политическим причинам» против назначения крайне правого генерала Крымова во главе кавалерийского корпуса. Это убедило Савинкова, что Корнилов не замышлял против Керенского, которому он для отвода глаз даже клялся в верности, пусть и не слишком красноречиво.

Казалось, что компромисс достижим; обстоятельно обсуждалась приемлемая форма военного положения. Но предыдущим вечером Керенский принял посетителя, о котором не знали ни Савинков, ни Корнилов. Так началась мрачная комедия взаимного надувательства и ошибок среди сил реакции.

Владимир Николаевич Львов – не следует путать с бывшим премьером – был безмозглым московским пронырой, простодушным кретином из правящего класса. Либеральный депутат в 3-й и 4-й Думах, он входил в круг московских деятелей, полагавших, что Россия нуждается в крайне правом авторитарном «национальном кабинете». До сей поры очень обычно. Что было менее привычно, так это то, что он испытывал определенное уважение к Керенскому. Поэтому, когда слухи о заговоре в Ставке достигли его ушей, к тому же от единомышленников, он понадеялся предотвратить столкновение между Керенским и Корниловым.

На встрече с Керенским Львов изрек ряд банальностей о необходимости увеличения в правительстве доли консерваторов и предложил озвучить наиболее подходящие для этой цели имена. Он самодовольно дал понять, что представляет «определенные важные группы, располагающие значительными силами». Далее показания расходятся.