Александр Багаев - Презумпция лжи

Об этих не афишируемых, но и не особо скрываемых поездках, для тайных агентурных дел очевидно мало пригодных, Нина Берберова рассказала. Но рассказала тоже как-то странно, в какой-то эдакой «недоговаривающей» манере.

Вот она описала конкретный эпизод. Осенью 1937 г. Мура в очередной раз съездила в Эстонию, где находилось родовое поместье её покойного первого мужа, [82] Janeda — по немецки Jendel — деревня рядом с имением этой не знатной ветви рода Бенкендорфов (муж Муры графом не был). Расстояние от Йянеды до Петрограда/Ленинграда всего километров 200; до ближайшей станции на железной дороге Таллинн-Санкт-Петербург — и вовсе рукой подать. Ивана Александровича Бенкендорфа, и откуда она, похоже, и совершала свои наезды в Россию. По возвращении в Лондон она тут же встретилась с Брюсом Локкартом, и по результатам этой беседы Брюс Локкарт у себя в дневнике под датой 22 ноября 1937 г. записал (цитирую не по самому дневнику, а по написанному в «Железной женщине» и поэтому, возможно, в переводе самой Берберовой):

Она только что вернулась из Эстонии, и у нее зловещие предчувствия насчет России. Она говорит, что у Литвинова начались неприятности и, может быть, он теперь на очереди и будет убран. Сам я в этом сомневаюсь, но в наше время я ничему не удивлюсь. С тех пор, как Горький умер, и особенно с тех пор, как арестовали Ягоду… она совершенно отрезана от большевиков.

____________________

Здесь любой внимательный читатель сразу возьмёт на заметку некоторые имплицитно выраженные представления Локкарта (который всего через пару-тройку лет встанет во главе одной из главных британских разведслужб): а) Литвинов, Горький, Ягода — это «большевики»; б) через Литвинова, Горького, Ягоду Мура имела связь с теми в России, кого Локкарт также причислял к «большевикам»; причём Ягода в этой связи с английской точки зрения чем-то особенно важен; в) этибольшевики к тому моменту оказались в изоляции от внешнего мира; и г) раз утрата связи с этимибольшевиками могла иметь крайне неблагоприятные — «зловещие» — последствия, то значит связи, существовавшие между британской разведкой и этимибольшевиками ранее, были, наоборот, благоприятными.

___________________

Очевидно, что дневниковая запись у Локкарта получилась на удивление не стереотипной в отношении «злодеев-большевиков», и что любой добросовестный исследователь, эту запись прочитав, должен был бы тут же начать выяснять, кто такие — эти , «благоприятные» (настоящие?) большевики.

А у Берберовой вместо такой немедленной реакции всего лишь следует длинный абзац, полный сплошных вопросительных знаков. Начинается он так:

(С кем на связи была Мура?) «Был ли это кто-нибудь из тех, кто был близок Горькому — Крючкову — Ягоде? Или это был кто-то, кто был ей знаком по давним временам, через Красина — Кримера Соломона? Или здесь кто-нибудь был замешан из рядом лежавшей Латвии? Петерс в 1936 году был уже в немилости, но еще на свободе. Могла ли быть установлена— по виду невинная — связь с кем-нибудь из его окружения? Могли эти регулярные контакты привести к тому, что была найдена передаточная инстанция между Лондоном и Москвой? Тогда, после московских процессов, эти контакты должны были быть потеряны…»

____________________

И опять внимательный читатель обратит внимание на тоже крайне не стереотипное — для эмигрантской литературы, во всяком случае — имплицитное утверждение: до московских процессов «передаточная инстанция между Лондоном и Москвой» — тайная, агентурная связь между британской разведкой (и/или британскими правительственными кругами) и этими, «благоприятными» большевиками — существовала, а после процессов, когда «старых» (настоящих?) большевиков ликвидировали, она «была потеряна».

____________________

И дальше в заключение абзаца, словно и не прозвучал только что её же собственный неожиданный, парадоксальный намёк, у Берберовой следует опять осторожно-вопросительное, но гораздо более подробное изложение самой якобы правдоподобной с её точки зрения версии о том, что Мура была связной между Брюсом Локкартом и Фёдором Раскольниковым.

Этот персонаж в 1919 г. побывал в плену у англичан; в Лондоне с ним по тому случаю работал «переводчиком» Брюс Локкарт; последние должности Раскольникова перед тем, как не вернуться в 1938 г., были: 1930–1933 гг. — полпред в Эстонии; 1933–1934 гг. — полпред в Дании; 1934–1938 гг. — полпред в Болгарии, где Брюс Локкарт даже встречался с ним лично. Так что какие-то основания для выдвижения подобной версии у Берберовой, несомненно, были.

Но, во-первых, Раскольников на роль «контакта с большевиками в Москве» мало годился просто в силу своего многолетнего безвылазного проживания по разным странам вдали от московского политического эпицентра (в силу чего Мура просто физически не могла ездить на встречи с ним в Москву ), а, во-вторых, должны были быть у Берберовой и другие, даже ещё более веские основания для сомнений. Ведь в сложившейся ситуации любой добросовестный биограф должен был внимательно прочесть все доступные ему свидетельства современников, особенно по такому неожиданному поводу, как утрата контакта между британской разведкой и большевиками в случае ареста и казни такого вроде бы одиозного, никак не «большевистского» персонажа, как Ягода …

Чтобы не быть голословным, приведу теперь несколько отрывков из записей, что делал у себя в школярской толстой тетради по ходу чтения именно тех источников, которыми Берберова — будь бы у неё желание — могла без труда воспользоваться.

БРЮС Локкарт в своих Memoirs Of A British Agent рассказал, как осенью 1918 г., перед его освобождением и выдворением из России Яков Петерс вполне серьёзно предложил ему остаться и послужить делу Революции. Далее Локкарт вспоминает, как он обдумывал это вроде бы нелепое предложение. И объясняет (пятнадцать лет спустя), что вопреки всему, что могли бы подумать в Европе (по-прежнему пятнадцать лет спустя), он к поступившему предложению (тогда, в 1918 г.) отнёсся вполне серьёзно. Ведь у него перед глазами был живой пример уже сделавших такой выбор французских офицеров Садуля, Паскаля и Маршала (далее цитирую Локкарта):

На них, как и на большинство из нас, оказал влияние катаклизм, последствия которого со всей очевидностью должны были потрясти основы нашего мироздания. Временами и я задавался вопросом, как следовало поступить, случись мне оказаться перед выбором между цивилизацией Уолл стрит и московским варварством. Но в тот момент я не был волен распоряжаться собой, у меня были обязательства. Я очутился в эпицентре международного шторма. Вокруг того, чем я оказался, завязалась драка между двумя системами. Стать при этом Bolshevik ’ом было немыслимо.