Альманах Array - Триединство. Россия перед близким Востоком и недалеким Западом. Научно-литературный альманах. Выпуск 1

…Иногда звонил телефон… Но зачем с кем-то говорить, рассказывать о себе, повторять все снова и снова. Лгать. Всегда. Ведь все приветствия друзей и друзьям начинаются со слов: “Слава Аллаху!..” “Да, да, слава Аллаху, я еще жива. Да, да, слава Аллаху, беременность протекает нормально… Нет, нет, мне ничего не нужно”. Зачем беспокоить друзей и близких? Теперь они уже ничего не могут сделать для нее. Они были рядом с ней после резни. Спасибо и за это. Но не следует теперь цепляться за них, портить им репутацию. Ведь все равно в их глазах, даже если это скрывают, она стала опоганенной, словно чумной: фанатики-мерзавцы не только сеют смерть, они сеют и сомнение в душах людей. Превращают жертв своих в виновных, а порой и в палачей…» (с. 17-18).

«Вспомнила о своей первой встрече с Абд эль-Вахабом, когда они учились в столице, в Алжирском университете, как многие молодые люди ее поколения… Он тогда уже был на последнем курсе медицинского факультета, а она – на первом. Оба они были из хороших семей, и, когда решили объявить о своей помолвке, родственники приветствовали их будущий брак и были очень щедры во время свадьбы… Жизнь осложнилась, когда молодые перебрались в Оран… Теща и свекровь почти не покидали их дом, бесконечно что-то советовали, надоедали своими распоряжениями, вмешивались во все…

Рядом с этими матронами Хайба чувствовала себя маленькой девочкой. Все, что она делала, подвергалось суровой критике прежде всего ее матерью, которая не прощала ей малейшей оплошности. Хайба думала даже порой, что мать просто завидует ее счастью. Ну а свекровь, видимо, никогда не простит ей, что она “похитила” ее сына. Когда обе матери приходили к ним “на чай”, слышались одни и те же упреки: “Ваши друзья и наставники, когда едут за границу, то привозят всякие ценности, украшения, домашнюю технику. А вы, – только бумагу для пишущих машинок, да книги. Вот и всё ваше богатство! Ваши сундуки уже полны книг!”… Теперь, вспоминая о ссорах со свекровью и о подаренных ей к свадьбе “драгоценностях”, Хайба не могла удержаться от крика: “О Господи! Ведь мы уехали в Оран на работу, чтобы остаться там наедине! Сбежали от родных! Не закрывать же дверь перед их носом! Проклятый город! Мы думали, что теперь между нами и ними – пустыня! Но и здесь нашу жизнь пытались испортить!.. А уж эти “драгоценности”, о которых мне неустанно напоминали, говорили, что “они стоят миллионы”, что на них можно замок построить! Ломаного гроша не стоят они! Да и то в самом дешевом ломбарде для бедных…”» (с. 19-23).

« …Иногда им удавалось остаться одним в своем гнездышке… Старухам ничего не оставалось, как изливать свои жалобы друг другу во внутреннем дворе их дома… Муж как-то тоже дал выход своему гневу: “Больше не могу слышать ничьих проповедей! Неужели не видно, во что превратилась вся страна?! Можно подумать, что все превратились в безграмотных нуворишей! Повсюду – искусственные цветы и растения, вместо природных жасмина, сирени и мимозы! Повсюду эти механические игрушки, купленные в дешевых кварталах Парижа! Все заменили и подменили, как будто нет у нас ничего своего, драгоценного! Все, что – алжирское, теперь в помойку? Они же разрушают страну! И она когда-нибудь взорвется, уверяю тебя…”

Это было время, когда он еще посмеивался над “тиранией” их матерей и легко критиковал новый образ жизни в стране, который они так и не усвоили, а матери и порицали их за это… За то, что нет у них счета в заграничном банке, роскошной мебели, многоэтажного дома, шикарной немецкой машины… Он говорил: “Но ведь и в паломничество к святым местам, в Мекку, многие алжирцы направляются сегодня зачастую затем, чтобы получить там деньги и продаться афганским боевикам! А остальные набрасываются, как голодные из пустыни, на саудитские магазины, принадлежащие американским или японским торговцам. Я своими глазами видел все это, когда был там в командировке в Саудовской Аравии. Куда бы ни ехали алжирцы, везде они только и думают о тряпках и железе! Вещизм!!” Хайба, слушая его, бормотала слова старинной арабской мудрости: “На деньги покупают и зерна несчастья, и горя…” И тогда еще оба они припомнили рассказ старого учителя, одного из первых “франко-мусульман”, – араба, получившего французский диплом о высшем образовании еще при французах… Когда он вернулся в родную деревню с этим дипломом, праздник длился семь дней и ночей… Земляки называли его “Господин Учитель!”… А вот недавно, когда тот снова, на старости лет, захотел посетить родную деревню и шел по улицам своего детства, услышал вдруг, как одна женщина грозила своему сыну: “Если ты ничего не будешь делать, то и станешь никем, каким-нибудь жалким учителем, так и останешься бедняком, без денег!”…

“Вот так и мы, – сказал ей муж. – Со временем нас будут порицать не только наши матери, что мы не умеем жить…” Но тогда он торопился на какой-то конгресс. И она утешила его: “Главное сейчас думать о том, что у нас есть, о нашей будущей дочке, она ведь уже подает признаки жизни. Вот, послушай, дай руку!…” Но муж все-таки сказал на прощанье: “Я теперь сожалею, что отказался по твоему совету уехать на работу в Штаты. А ведь мне предлагали хороший пост…” “Но ты ведь и сам знаешь, – ответила она, – что не сможешь и дня прожить без своей страны!.. Даже когда мы жили и учились два года во Франции, разве ты не слышал постоянный зов родной земли? Разве не он заставил нас вернуться?..» Она подумала тогда после его отъезда: “Наша будущая дочь увидит жестокий мир… Сама Душа Алжира в опасности. И если ничего не изменится, настанут годы с запахом свинца и крови”» (с. 24-28).

«Свекровь все спрашивала сына, на сколько дней он останется во Франции. “Я тебе уже пятьдесят раз сказал: я уезжаю в командировку. На 10 дней”. Тогда его мать воскликнула: “Там, говорят, делают прекрасное приданое для новорожденных. Ты должен купить все для своего ребенка! Ну и, конечно, норковую шубку для своей женушки или какое-нибудь украшение от Картье…” Хайба, еле удерживаясь, объясняла: “Ваш сын едет за границу по работе. Мы – служащие, а не контрабандисты или дети генералов, превратившихся в бизнесменов…” “Да, конечно, – отвечала ее мать. – Он – хирург, ты – гинеколог, мне это известно. Нам вас никогда не понять. Можно подумать, что не я тебя родила”. И Хайба не сдержалась, думая о том, что мать родила ее на свет не для того, чтобы радоваться жизни и свободно дышать: “Лучше бы я осталась в тебе, лучше бы ты задушила меня своим телом, как это делают здесь многочисленные матери, когда у них рождаются дочери!”…

“Теперь не десять дней, необходимых ему для работы, но всю жизнь придется жить без Абд эль-Вахаба… О Господи! Если Ты существуешь, помоги мне и покажи мне лик Свой, настоящий, полный любви и сострадания! Если существуешь Ты, то зачем позволяешь именем Твоим заставлять женщин носить черное покрывало ?.. [234]Не разрешать мужчине и женщине идти рядом по улице, а женщинам – работать? С каких это пор во имя Твое Ты разрешил приказывать выбирать среди сыновей своих того, кто первым должен умереть? Как случилось, что позволил Ты во имя Свое разрубать пополам новорожденных и бросать одну половину – отцу, другую – матери? Насиловать матерей на глазах у маленьких дочерей? А потом заставлять матерей смотреть, как бьют ребенка, схватив его за ноги, об стену головой, пока не размозжат ее и не зальют все кровью? О Господи, Всемогущий и Всемилостивейший, значит ли то, что верить в Тебя – это и принимать как должное ужас свершающегося и смиряться?..”» (с. 32-33).