Иэн Сэнсом - Бумага. О самом хрупком и вечном материале

Привлекательность бумаги как материала для художников концептуального направления обусловлена ее малой стоимостью, широкой доступностью, разнообразием и тем, что работы из бумаги легко воспроизвести. Если говорить о “Молодых британских художниках”, то Сара Лукас, например, создала много работ из газетных страниц, в том числе известную “Чтоб ты сдох” ( Sod You Gits, 1990), почти целиком состоящую из увеличенного разворота “Санди спорт”. Среди сотен multiples — одинаковых арт-объектов, изготовленных автором малыми сериями — Йозефа Бойса мы видим списки, письма, бумажные коробочки, фотокопии, открытки, писчую бумагу, почтовые конверты, папиросную бумагу, каталоги, журнальные обложки, конверты виниловых дисков, рекламные листовки, завещания, меню, упаковочную бумагу, анкеты опроса клиентов, газеты, географические карты, избирательные бюллетени и всевозможные бумажные пакеты. Бойс говорил о “транспортной” функции своих multiples, имея в виду их способность доносить до людей смыслы и идеи, причем главная идея, судя по всему, заключается в том, что всякий человек — художник, а все окружающие его предметы, в том числе и бумажные — потенциальные произведения искусства.

Может показаться странным, но бумага остается любимым материалом многих наиболее радикальных и политизированных современных художников. “Я выбираю бумагу, потому что она доступна, — говорит немецкий скульптор Томас Деманд. — Это «открытый» материал. У нас у всех связаны с бумагой одинаковые воспоминания, и я обращаюсь к этому общему опыту, чтобы вам проще было понять, что я говорю”.

Так же легко, как историю современного искусства, по бумажным произведениям — листовкам, плакатам и рисункам — можно проследить новейшую политическую историю от Гойи к Отто Диксу и Георгу Гроссу, Александру Родченко и советскому плакату 1920-х и 1930-х годов, революционному искусству Мексики и Китая. За то, что в 1831 году французский художник и гравер Оноре Домье напечатал карикатуру на короля Луи-Филиппа, его на полгода заточили в тюрьму. За то, что в 2008 году художник Шепард Фейри сделал на основе снимка Барака Обамы — без разрешения автора этого снимка — портрет, популярный во время президентской кампании, фотограф подал на Шепарда в суд. Изображение, растиражированное на разных носителях по всей стране, производило впечатление нанесенного по старинке, вручную, с помощью трафарета и тем самым подчеркивало человеческое измерение предложенного Обамой проекта.

“Вырезая трафареты, я сопротивляюсь системе, — говорит художник-радикал Мэтью Керран. — Против нее я, мой резак и лист бумаги”. А вот уже знакомый нам Томас Деманд: “Бумага — материал, из которого делаются промежуточные обозначения. Не важно, письмо это или что-то трехмерное… Она может быть чем угодно и редко бывает самой собой… Она — хамелеон среди материалов”.

Рассказывают, что Бодхидхарма, бородатый монах с горящим взором, который завез из Индии в Китай дзен-буддизм и научил боевым искусствам монахов Шаолиня, девять лет провел в медитации, сидя лицом к стене. Целых девять лет! За это время его облик запечатлелся на стене, а руки-ноги полностью атрофировались. Еще про Бодхидхарму рассказывают, что как-то, медитируя, он начал клевать носом и задремал, а когда проснулся, в гневе отрезал себе веки и выбросил их прочь. На том месте, где они упали на землю, чудесным образом выросли чайные кусты — с тех пор чай используют для того, чтобы по духовной неопытности не уснуть за медитацией. По другому рассказу, Бодхидхарма отказался брать ученика, пока тот не подтвердил решимости учиться, отрубив себе руку. Меня, как, полагаю, многих преподавателей, временами очень даже подмывает прибегнуть к этому педагогическому методу. А когда император У-ди спросил Бодхидхарму, что есть истина, тот эффектно ответил, что истины нет, а есть только вечная пустота.

Про него много еще всякого рассказывают, но нам вот что сейчас интересно: история с лишившим его ног девятилетним сидением объясняет, почему у традиционной японской куклы, которая изображает Бодхидхарму, делается из папье-маше и называется Дарума, нет ног. Основание у нее закруглено, помещенный в него грузик делает куклу неваляшкой — если ее наклонить, она выпрямляется в прежнее положение, символизируя тем самым стойкость духа. Японцы покупают таких кукол во время весенних праздников и целый год держат дома, чтобы они приносили в него удачу. Следующей весной старые Дарумы сжигают и вместо них покупают новые. Вот и получается: буддистский святой сначала стал легендой, а потом — предназначенной для сожжения куклой из папье-маше.

Игрушки — это не только культурное явление, но и основное средство воспитания ребенка в рамках определенной культуры, средство, при помощи которого мы объясняем себе самих себя. Теоретик культуры Вальтер Беньямин, который наряду с игрушками, словесными играми, паззлами, головоломками и писчими принадлежностями коллекционировал любопытные и неожиданные высказывания своего сына Штефана, пишет в эссе “Игрушки и игра” ( Spielzeug und Spielen , 1928): “Кто, если не взрослые, дает ребенку игрушки? Он до известной степени волен принять их или отвергнуть, но многие из самых первых игрушек… в некотором смысле навязываются ему как принадлежности культа и только впоследствии, во многом силою детского воображения, становятся собственно игрушками”.

В этом двунаправленном процессе навязывания культового статуса и освобождения от него бумаге принадлежит особенная роль. Бумага, которую можно чем угодно исписать и как угодно сложить, — самая что ни на есть принадлежность культа. Многочисленные бумажные игрушки и игры на бумаге окружают нас с первых до последних лет жизни — начиная с игры “прицепи ослу хвост” на детских днях рождения и до кроссвордов в “Таймс” и “Телеграф”, от настольных игр до карточных, от паззлов до покемонов и от бумажных кукол для одевания до пиньят.

Что до меня, то мои первые бумажные воспоминания восходят к семейным праздникам, на которых появлялся мой дед, мамин отец, в войну попавший в плен и отсидевший в лагере Берген-Бельзен, человек немногословный, все свои деньги тративший на собачьи бега, окруженный всеобщим обожанием и умерший молодым. Мы с сестрой с помощью увесистой латунной машинки прилежно сворачивали ему самокрутки из вирджинского табака, а он, бывало, свертывал в трубку несколько газетных страниц, вырезал кусок у нее из середины, сгибал ее и каким-то волшебством выдвигал вверх лестницу. Дед называл ее Лестницей Иакова: “Иаков… лег на том месте… И увидел во сне: вот, лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот, Ангелы Божии восходят и нисходят по ней… И убоялся и сказал: как страшно сие место! Это не что иное, как дом Божий, это врата небесные” (Бытие 28:12–17).