Найджел Клифф - В поисках христиан и пряностей

Ему было мало. Титул и положение играли первостепенную роль, а он еще оставался простым фидальго, кавалером двора. Честь, которой он жаждал больше всего, – владение отцовским городом Синишем – по-прежнему от него ускользала. Типично для него и его времени он все равно перевез туда семью и начал строить себе роскошный дом. Великий магистр ордена Сантьяго пожаловался на дерзкого рыцаря королю, у которого не оставалось иного выбора, как приказать дому Васко, его семье и его детям в течение тридцати дней покинуть Синиш и никогда больше там не показываться под угрозой такого наказания, «какому подвергают тех, кто не подчиняется своему королю и повелителю» [539]. Да Гама никогда больше не возвращался в город, который надеялся передать по наследству своим потомкам, и из ордена Саньтьяго переметнулся в орден Христа.

Многие вельможи считали, что дерзость мореплавателя переходит всяческие границы. За отказ удовлетвориться тем, сколь высоко он уже поднялся над своим происхождением, его порицали как неумеренного, неблагодарного и неразумного. Да Гама тем не менее продолжал гнуть свое. В 1518 году – в тот самый год, когда Магеллан переметнулся в Испанию, – он сам обострил ситуацию, пригрозив, что уедет из Португалии и предложит свои услуги за границей. Уступить сопернику пару штурманов одно дело, но потерять адмирала – совсем другое. Король несколько месяцев отказывался его отпускать, пока он не поостыл, «а к тому времени, мы надеемся, вы поймете, какую ошибку совершаете, и решите снова служить нам, а не совершать крайний шаг, какой вы предлагаете» [540]. Дом Васко остался на родине и в следующем году, через двенадцать лет после бесцеремонного изгнания из Синиша и через шестнадцать после возвращения из Индии был пожалован титулом графа Видигейры. Этот титул, говорилось в королевской жалованной грамоте, даруется ему в награду за службу, «особенно за открытие Индий и их заселение, из которых проистекали и проистекают великие блага не только для нас и короны нашего королевства, но и всеобщая вселенская выгода для его подданных и для всего христианства по причине возвышения святой нашей католической веры» [541]. Да Гама и раньше не оставлял политической деятельности как советник в имперских делах, теперь же он стал одним из всего девятнадцати аристократов страны и величественной фигурой на государственных церемониях.

Когда новоиспеченный король улестил грозного пятидесятитрехлетнего старика вернуться на место его триумфа, тот решил рискнуть всем. Империя была его наследием, и шанс перестроить ее по собственным меркам был слишком важен, чтобы от него отказаться.

16 апреля 1524 года Васко да Гама отплыл в Индию в третий и последний раз [542]. С ним отправились два его сына [543]: Эштеван, которому в юном возрасте девятнадцати лет предстояло принять титул командора Индийского океана, и Паулу, который был еще младше его. Перед отплытием да Гама добился от короля гарантий, что в случае его смерти все поместья и титулы перейдут к его старшему сыну Франсишко, который остался в безопасности на родине.

В свое первое плавание на Восток Васко да Гама был лишь командором. Теперь титулы одевали его непроницаемой броней. Адмирал Индийского океана и граф Видигейра стал в придачу вице-королем Индии. Новый вице-король – всего лишь второй, кто после ди Алмейды носил этот титул, – получил назначение незадолго до отплытия и трижды принес торжественную клятву верности королю.

Это была важная экспедиция во всех смыслах. Новейшую артиллерию закупили во Фландрии, с нуля построили несколько крупных кораблей; флагман да Гамы «Санта Катарина до Монте Синаи» несла на носу статую александрийской мученицы, умершей на римском пыточном колесе, – по слухам, когда ее тело выкопали пять столетий спустя, ее роскошные локоны продолжали расти. Всего в экспедицию отправилось четырнадцать кораблей и каравелл с тремя тысячами мужчин – и несколькими женщинами – на борту. Многие мужчины были ветеранами индийских вояжей, и необычно большое число среди них были рыцарями, кавалерами и дворянами, которых заманили или уговорили служить под началом великого да Гамы. Женщины проскользнули на борт в последний момент. Брать с собой в тяжелое плавание жен, любовниц или «женщин для утех» было строжайше воспрещено, – скорее по причине подрывающих дисциплину ссор, какие вызывало их присутствие, чем ради их душ. Запрет регулярно нарушался: в одном плавании, замечал пассажир, матроса, поднимавшего грот-парус, взяли под стражу, поскольку «он держал наложницу, которую привез из Португалии, а она была в тягости, когда села на корабль, и разродилась от бремени на нашем корабле» [544]. Извечный поборник строгой дисциплины, да Гама поклялся положить конец оргиям на борту; перед отплытием из Лиссабона он приказал объявить на кораблях и на берегу, что любая женщина, найденная в море, «будет публично высечена, пусть даже она будет замужней, а ее мужа отправят домой в колодках; а если она будет рабыней или захваченной пленницей, то будет конфискована в пользу выкупа за пленных; и если капитан найдет женщину у себя на борту и ее не выдаст, за то потеряет патент» [545]. Предостережение написали также на деревянных табличках, которые прибили к мачтам, – никто не мог его пропустить или усомниться в том, что граф исполнит свое обещание.

После привычных испытаний у мыса Доброй Надежды флот 14 августа прибыл в Мозамбик. Едва он бросил якорь, как женщин притащили на флагман. На судне в море ничто скроешь, и было невозможно прятать их так долго. Мрачный от неповиновения, распространившегося среди направляющихся в Индию матросов, да Гама велел взять женщин под стражу, чтобы разобраться с ними позднее.

Экспедицию ожидало много худшее. Готовясь отплыть из Африки, да Гама послал каравеллу принести его извинения и доставить письма и дары долготерпеливому султану Малинди. К тому времени экипаж и штурман успели отчаянно невзлюбить капитана каравеллы, который был родом с Майорки, и едва оказались предоставлены самим себе, убили его, а после сбежали в сторону Красного моря, чтобы там грабить [546].

Сама природа как будто противилась возвращению адмирала. Один корабль налетел на риф у побережья Африки, и его пришлось бросить, хотя команду удалось спасти. Пока юго-восточный муссон трепал флот при переходе в Индию, один корабль и одна каравелла бесследно исчезли посреди океана. Когда оставшиеся десять кораблей приблизились к берегу, яростный ветер внезапно сменился мертвым штилем. Вдруг во время дневной вахты воды ужасно задрожали, точно вскипело само море. Высокая волна ударила кораблям в бок с такой силой, что матросы решили, будто налетели на гигантский косяк рыбы, и один человек бросился за борт. Остальные подняли якорь и спустили шлюпки, выкрикивая предостережения, пока корабль подбрасывало и качало. Когда они сообразили, что весь флот выстрелами из пушек подает сигналы бедствия, то воззвали к Господу, умоляя сжалиться над ними, уверенные, что попали в лапы силам дьявола. Они опустили лоты, чтобы замерить глубину, и когда лини были вытравлены полностью, но не достигли морского дна, стали креститься еще сильнее. Дрожь вод унялась, потом вернулась с новой силой. И снова корабли подбрасывало так отчаянно, что люди валились с ног и из конца в конец по палубам швыряло сундуки. На протяжении часа дрожь то стихала, то начиналась снова, «всякий раз за время, которое надобно, чтобы прочесть “Верую”» [547].