Записка о древней и новой России

оброка на крестьян моих, а правительство не может, ибо налоги его

суть общие и всегда производят дороговизну. Казна богатеет только

двумя способами: размножением вещей или уменьшением расходов,

промышленностью или бережливостью. Если год от года будет у нас

более хлеба, сукон, кож, холста, то содержание армий должно

стоить менее, а тщательная экономия богатее золотых рудников.

Миллион, сохраненный в казне за расходами, обращается в два;

миллион, налогом приобретенный, уменьшается ныне вполовину,

завтра будет нулем. Искренно хваля правительство за желание

способствовать в России успехам земледелия и скотоводства,

похвалим ли за бережливость? Где она? В уменьшении дворцовых

расходов? Но бережливость государя не есть государственная!

Александра называют даже скупым; но сколько изобретено новых

мест, сколько чиновников ненужных! Здесь три генерала стерегут 76

туфли Петра Великого; там один человек берет из 5 мест жалованье;

всякому — столовые деньги; множество пенсий излишних; дают взаймы

без отдачи и кому? — богатейшим людям! Обманывают государя

проектами, заведениями на бумаге, чтобы грабить казну...

Непрестанно на государственное иждивение ездят инспекторы,

сенаторы, чиновники, не делая ни малейшей пользы своими

объездами; все требуют от императора домов — и покупают оные

двойною ценою из сумм государственных, будто бы для общей, а в

самом деле для частной выгоды, и проч., и проч. Одним словом, от

начала России не бывало государя, столь умеренного в своих

особенных расходах, как Александр, — и царствования, столь

расточительного, как его! В числе таких несообразностей заметим,

что мы, предписывая дворянству бережливость в указах, видим

гусарских армейских офицеров в мундирах, облитых серебром и

золотом! Сколько жалованья сим людям? И чего стоит мундир? Полки

красятся не одеждою, а делами. Мало остановить некоторые казенные

строения и работы, мало сберечь тем 20 м[иллионов], — не надобно

тешить бесстыдного корыстолюбия многих знатных людей, надобно

бояться всяких новых штатов, уменьшить число тунеядцев на

жалованье, отказывать невеждам, требующим денег для мнимого

успеха наук, и, где можно, ограничить роскошь самых частных

людей, которая в нынешнем состоянии Европы и России вреднее

прежнего для государства.

Обратимся к ассигнациям. Многие простодушные, впрочем,

неглупые люди доныне думают, что советники правительства в сем

случае имели свои тайные виды и хотели умышленно повредить

государственному кредиту. Я изъясняю себе загадку, как и в других

случаях, одною известною хвастливостью неосновательных умов и не 77

менее известною их охотою умничать. Доселе назывались в России

государственными долгами только те суммы, которые наше

правительство занимало в Голландии или в других землях; никто не

причислял ассигнаций к оным, и всякий считал их деньгами, ибо они

служили, как деньги в купле. Жители Мальдивских островов не знают

иной монеты, кроме ничтожных раковин, имея торговлю внутреннюю и

внешнюю. Кто дает цену деньгам? Правительство, объявляя, что оно

будет принимать их в дань народную вместо таких и таких вещей.

Если бы государь дал нам клейменные щепки и велел ходить им

вместо рублей, нашедши способ предохранять нас от фальшивых монет

деревянных, то мы взяли бы и щепки. Монеты введены не для делания

из них сосудов, пуговиц, табакерок, но для оценки вещей и

сравнения их между собою. Пусть металлическая монета, как

доказывают Бюш и другие, есть наилучшая, уже быв известною и во

времена Иова; но сильное государство, богатое вещами, должно ли

признать себя нищим, должно ли не иметь ни армии, ни флотов для

того, что у него, по обстоятельствам, нет в избытке ни серебра,

ни золота? Самое золото имеет гораздо более вообразительного,

нежели внутреннего достоинства. Кто бы за его блесточку отдал

зимою теплую шубу, если бы оно ценилось только по своей

собственной пользе? Но отдаю шубу и беру блесточку, когда могу

обойтись без первой, а на вторую купить себе кафтан. Если мне

дают кафтан и за бумажку, то бумажка и блесточка для меня равно

драгоценны. Ассигнации уменьшаются в цене от своего размножения;

золото и серебро также. Открытие Америки произвело в оценке

европейских товаров действие, подобное тому, что видим ныне в

России от ассигнаций. Сей закон соразмерности непреложен. От IX

до XIV века предки наши не имели собственной металлической 78

монеты, а единственно кожаные, правительством заклеймованные

лоскутки, называемые кунами, т.е. ассигнациями, и торговали с

Востоком и Западом, с Грецией, с Персией, с Немецкою Ганзою; от

IX в[ека] до 1228 года лоскутки сии не унижались в цене

относительно к серебру, ибо правительство не расточало их, — но

унизились до крайности, быв после того размножены неумеренно.

Достойно примечания, что сии кожаные ассигнации были у нас

заменены серебряною и медною монетою в самые мятежные и

варварские времена ига ханского, когда баскаки уважались более

князей. Татары не хотели брать кун, а требовали серебра.

Россиянин мог откупиться от мук, от смерти, от неволи куском сего

металла; отдавал за него все, что имел, и с презрением отвергал

куны, так что они сами собою долженствовали исчезнуть.

Прежде серебро шло в Киев из Греции, после в Новгород из

Сибири чрез Югорию, туда же из Немецкой земли, чрез города

анзеатические, наконец, в Москву из самой Орды, с коею мы завели

торговлю. Но количество добываемых купечеством металлов было

столь невелико, что россияне, отменив куны, внутри государства

долженствовали, большею частью, меняться вещами, — дело весьма

неблагоприятное для успехов торговли и следствие варварства! Царь

Иоанн Васильевич истощил казну многими, дотоле необыкновенными,

расходами и, видя недостаток серебра, снова думал ввести кожаные

деньги. Хотя торговля с Англией и приобретение богатой Сибири с

ее рудниками наделяли нас изрядным количеством металлов, однако ж

Петр Великий нуждался в оных, и серебро в России было тогда

дороже, нежели в других землях европейских, — почему купцы

иноземные охотно привозили к нам червонцы и талеры. Несмотря на 79

то, редкость денег препятствовала успехам торговли внутри

государства: из самых отдаленных губерний возили в столицу сухим

путем хлеб и другие дешевые вещи, ибо не могли продавать их на

месте. В Петербурге, в Архангельске, в Москве сыпалось золото и

серебро, — в Симбирске, в Пензе, в Воронеже едва показывалось. В