Записка о древней и новой России

Позволяют, например, выпуск шерсти, т.е. сводят иностранных

купцов с нашими, — бой весьма неравный: иностранцу выгодно дать

за пуд ее 2 червонца, как и прежде: тогда червонец стоил 3½, а

теперь он стоит 12 р., — следственно, и мы, имея в шерсти

необходимую надобность для делания сукон, будем давать за пуд 25

р. — гораздо более, нежели втрое, в сравнении с прежнею ценою, и

почти вдвое, в сравнении с нынешнею! Теперь спрашиваем: намерено

ли правительство возвысить цену солдатских сукон в России, что

должно быть неминуемым следствием вывоза шерсти? Если бы курс

упал только соразмерно с уменьшением цены бумажек в России, то мы

могли бы без убытка купечествовать с Европою и торговаться в цене

наших собственных произведений. Но теперь французы, голландцы,

немцы имеют слишком много выгод перед нами и могут в совместном

торге разорить покупщиков русских. Сошлемся на хитрых англичан:

для общей пользы желая у себя дешевизны некоторых вещей, они

запрещают их вывоз. Отпуск шерсти может ли приметно улучшить

курс? Но весьма приметно возвысит цену ее в России. Давно ли

правительство употребляло самые несправедливые средства, чтоб 87

иметь дешево сукна для войска? На вольные фабрики налагали оброк,

давали хозяину самую малую цену, подчиняли его закону насилия, —

теперь вдруг казна подчиняет себе необходимость платить вдвое за

сукна!

Мысль ограничить ввоз товаров, по малому выходу наших,

весьма благоразумная. Я не стал бы жаловаться на правительство,

если бы оно, вместе с сукнами, шелковыми и бумажными тканями,

запретило и алмазы, табак, голландские сельди, соленые лимоны и

проч. Жалею только, что в Манифесте не назначен срок для продажи

запрещенных товаров: под видом старых увидим в лавках и вновь

привозимые — разумеется, тайно. Не будет клейма — и фальшивые? А

кто из покупщиков смотрит на клеймо? Вообще надобно взять

строжайшие меры против тайной торговли: она уносит миллионы. Все

говорят об ней, но у знатных таможенных чиновников уши завешены

золотом! Другое зло то, что лавочники, не ограниченные сроком для

продажи, день ото дня возвышают цену запрещенных сукон и тканей,

а мы все покупаем, пока есть товар. Не надобно давать пищи столь

алчному и бессовестному корыстолюбию!

Впрочем, строгость начальства и верность таможни сделали бы

нечто в пользу нашего курса, но немногое: он бывает полезен

единственно для такой земли, которая более продает, нежели

покупает, сверх того, имеет безопасное существование

государственное, не боится ничего извне и внутри, управляется

духом твердого порядка, не знает опасных перемен, не ждет

ежеминутно указов о новых мерах государственного хозяйства, не

ждет новых толкований на ассигнации, новых доказательств, что они

не суть деньги. Надобно не только отворить наши гавани для всех

кораблей на свете — надобно еще, чтобы иностранцы захотели

переводить к нам капиталы, менять свои гинеи и червонцы на 88

русские ассигнации и не считали бы оных подозрительными

векселями.

Оставляя предмет государственных доходов, ассигнаций и

торговли, упомяну о Манифесте, который, думаю, вышел в 1806 году

и в коем определяются права купеческих степеней; он назван

Коренным уставом, долженствовал быть написан золотыми буквами на

хартии и положен в хранилище законов на память векам. Не говорю о

слоге, не говорю о порядке мыслей, но страннее всего, что

законодатель, описав и права, и выгоды каждой степени, отлагает

до другого времени предложить обязанности, или условия, на коих

сии права даны будут купечеству, а только издали стращает их

возвышением купеческих податей. На что же обнародовали сей

Манифест, когда еще не время было сказать, чего потребуется от

желающих иметь описанные в оном выгоды? Трудно угадать, а

меланхолики говорили: «Не трудно — хотят беспокоить все

состояния! Еще не выдумали налога, — спешат предвестить его и, в

утешение, обещают право носить саблю!»... Но теперь у нас есть

Совет, где рассматриваются проекты общих государственных

постановлений. Ожидаем впредь более зрелости в мыслях

законодательных.

Скоро увидим, как основательна сия надежда! Книги общего

гражданского законодательства готовятся для России.

Уже царь Федор Алексеевич видел недостаток Уложения, — вышли

новые статьи в прибавление. Петр Великий, все обнимая, хотел

полной книги законов и собственною рукою написал о том Указ

Сенату, желая, чтобы правила оных были утверждены по

основательном рассмотрении всех наших и чужестранных Гражданских

уставов. Екатерина Первая несколько раз побуждала Сенат

заниматься сим важным делом. Петр II указал из каждой губернии

прислать для оного в Москву по нескольку выборных дворян, 89

знающих, благомысленных. Императрица Анна присоединила к ним и

выборных из купечества, но граф Остерман в наставлении

Правительнице говорит: «Уже более 20 лет трудятся при Сенате над

сочинением книги законов, а едва ли будет успех, если не составят

особенной для того комиссии из двух особ духовных, пяти или шести

дворян, граждан и некоторых искусных законоведцев...». Прошло и

царствование Елизаветы, миновал и блестящий век Екатерины II, а

мы еще не имели Уложения, несмотря на добрую волю правительства,

на учреждение в 1754 г. особенностей Законодательной комиссии, на

план Уложения, представленный ею Сенату, несмотря на шумное

собрание депутатов в Москве, на красноречивый Наказ Екатерины II,

испещренный выписками из Монтескье и Беккари. Чего не доставало?

Способных людей!.. Были ли они в России? По крайней мере, их не

находили, может быть, худо искали!

Александр, ревностный исполнить то, чего все монархи

российские желали, образовал новую Комиссию: набрали многих

секретарей, редакторов, помощников, не сыскали только одного и

самого необходимейшего человека, способного быть ее душою,

изобрести лучший план, лучшие средства и привести оные в

исполнение наилучшим образом. Более года мы ничего не слыхали о

трудах сей Комиссии. Наконец, государь спросил у председателя и

получил в ответ, что медленность необходима, — что Россия имела

дотоле одни указы, а не законы, что велено переводить Кодекс

Фридриха Великого. Сей ответ не давал большой надежды. Успех вещи

зависит от ясного, истинного о ней понятия. Как? У нас нет

законов, но только указы? Разве указы (edicta) не законы?.. И

Россия не Пруссия: к чему послужит нам перевод Фридрихова

Кодекса? Не худо знать его, но менее ли нужно знать и Юстинианов 90