Михаил Хлебников - Союз и Довлатов (подробно и приблизительно) [litres]

Наряду с первым своим рассказом Довлатов также включает «Победителей» в состав «Демарша победителей». Для нового издания он перерабатывает и расширяет рассказ. Получает новое имя и национальность главный судья соревнований – Жульверн Хачатурян. Помимо имени он одаривается вставным эпизодом:

Год назад Хачатурян поступал в университет. Он был самым широкоплечим из абитуриентов.

Шел экзамен по русской литературе. Хачатурян всех спрашивал:

– Прости, что за вопрос тебе достался?

– Пушкин, – говорил один.

– Мне повезло, – восклицал Хачатурян, – именно этого я не учил!

– Лермонтов, – говорил второй.

– Повезло, – восклицал Хачатурян, – именно этого я не учил!

Наконец подошла его собственная очередь. Судья вытащил билет. Там было написано: «Гоголь».

– Вай! – закричал Хачатурян. – Какая неудача! Ведь именно этого я как раз не учил!

Перерабатывается диалог между борцами. Если в первом варианте они рассуждают об уходе из спорта и обсуждают прелести дивана-кровати и поэзии, то в «Демарше…» помимо нового варианта диалога с медицинским уклоном возникают иностранные журналисты:

– Если бы ты знал, как я ненавижу спорт, – произнес Аркадий Дысин, – гипертония у меня.

– И у меня, – сказал Гарбузенко.

– Тоже гипертония?

– Нет, тоже радикулит. Плюс бессонница. Вечером ляжешь, утром проснешься, и затем – целый день без сна. То одно, то другое…

– Пора завязывать, старик!

– Давно пора…

– Прости, кто выиграл? – заинтересовался очнувшийся Жульверн Хачатурян.

– Какая разница, – ответил Гарбузенко.

Потом он сел на ковер и закурил.

– То есть как? – забеспокоился Хачатурян. – Ведь иностранцы наблюдают! «Расцветали яблони и груши…» – нежно пропел он в сторону западных корреспондентов.

– «Поплыли туманы над рекой», – живо откликнулись корреспонденты Гарри Зонт и Билли Ард.

На мой взгляд, редакция не пошла на пользу «Победителям». Ушли изящество и точность журнального варианта. Дополнительные эпизоды и вставки утяжелили текст, размыли его философский посыл.

В любом случае обе публикации в «Крокодиле», как во всесоюзном издании, можно трактовать как скромное, хотя достойное обещание писательской будущности. Они тем важны для Довлатова, что у себя в Ленинграде он так и не сумел добиться прогресса, перейти на новую ступень. Вспомним его «успехи» в журнале «Звезда» – рецензия на сборник Феликса Кривина и на мемуары старого большевика Николая Евгеньевича Буренина. Сотрудничество с журналом не прекратилось, хотя трудно говорить о поднятии планки.

В журнале «Звезда» № 1, 1969 выходит его очередная рецензия. На этот раз Довлатов откликнулся на книгу современника и земляка – Александра Германовича Розена. Мы уже встречали это имя. Он автор хвалебной рецензии на сборник «Горожане» «Узок круг этих людей…» Розен – ровесник века – писал нестыдную прозу о войне. Правда, она несколько потерялась на фоне появившейся тогда «лейтенантской прозы» (Ю. Бондарев, К. Воробьев, Г. Бакланов). В небольшом тексте Довлатов говорит о его очередной «военной книге» – сборнике повестей и рассказов «Осколок в груди»:

Эстетический пафос этой книги сводится к стремлению увидеть каждодневный военный труд, талант, ум, терпимость и волю командиров и бойцов. Отношение писателя к своим персонажам трезвое, честное, обстоятельное. Запоминается образ комдива, волевого, смелого человека, но объективно приносящего порой вред делу своим пренебрежением к военной теории. В образе подполковника А. Розен разоблачает тех, кто одинаково молодцевато докладывает о победе и поражении и чей казенный оптимизм приносил, в конечном счете, на фронте значительный ущерб.

Рецензия завершается несколько казенно: заметно, что автор утратил интерес к жанру, который из возможной ступени писательского восхождения превратился практически в единственный способ общения с читателем:

Александр Розен пишет просто. Ясность – один из его художественных принципов. Стиль книги хладнокровен, а гражданский смысл ее выражается не в тоне, а в сути произведений, во взглядах, пристрастиях и позиции автора.

Итак, Довлатов находится в несколько двойственном положении. С одной стороны, небольшие тексты напечатаны в Москве и даже вызвали нечто вроде скандала, правда, нелитературного свойства, с другой, продвижение в профессиональном литературном сообществе родного города откровенно застопорилось. В это странное время, ставшее, к сожалению, привычным для литературного существования Довлатова, его и приглашают пополнить группу «Горожане». Что для него было самым ценным и желанным в те годы? Напечататься и быть прочитанным. Но Ефимов, напомню, специально оговаривает в интервью: «Но уже следующий сборник мы не готовили. Не было сборника, в который Довлатов включал бы свои вещи». Тогда зачем участие в эфемерной литературной группе Довлатову? Для чего звать нового автора, для которого дорога к читателю самое важное, если собственно заниматься литературой никто и не собирался? Сам Довлатов о «приобщении» пишет так:

Я был единодушно принят в содружество «Горожане». Но тут сказалась характерная черта моей биографии – умение поспевать лишь к шапочному разбору. Стоит мне приобрести что-нибудь в кредит, и эту штуку тотчас же уценивают. А я потом два года расплачиваюсь.

С лагерной темой опоздал года на два.

В общем, пригласив меня, содружество немедленно распалось. Отделился Ефимов. Он покончил с литературными упражнениями и написал традиционный роман «Зрелища». Без него группа теряла солидность. Ведь он был единственным членом Союза писателей…

Короче, многие даже не знают, что я был пятым «горожанином».

Есть ощущение, что не совсем понимает смысл своего участия в «содружестве» и его новая творческая единица. Но в то же время в словах Довлатова что-то проскальзывает. «Горожане» распались, хотя «периодом полураспада» можно назвать практически все время их существования, потому что Ефимов вернулся в «официальную литературу», написав «традиционный роман». Точнее, попытался. Роман «Зрелища», написанный к этому времени, свидетельствует о новом витке развития писателя Ефимова. Незрелое копирование Сэлинджера признано «болезнью роста». Приоритеты сместились, о чем Ефимов рассказывает в мемуарах:

Роман разрастался долго, как дерево, вслепую пускал корни, тыкался ветками в стены цензуры, искал просвета. Уроки Толстого видны и в стиле, и в композиции, при которой сюжетные линии тянутся параллельно, персонажи бродят своими дорожками, изредка встречаясь у камней-развилок.

Автор решил серьезно поспорить с классиком и в длине предложений, которыми славился создатель «Войны и мира»: