Михаил Хлебников - Союз и Довлатов (подробно и приблизительно) [litres]

Ефимов утверждает, что подпольная слава пришла и к его «запрещенному роману». Автор свидетельствует: «Положительные и даже восторженные отклики доходили до меня в виде коротких реплик или телефонных звонков». Да, хорошо, но лишено убедительности. Как можно в «короткой реплике» отразить всю глубину – реальную или кажущуюся – немалого по объему романа? Думается, что тот же Лев Николаевич одаривался отзывами куда более богатыми, чем: «Старик, ты гений!» или «Плотно пишешь…» Требуется деталь, и мемуарист дает деталь: «Кирилл Косцинский и Ирма Кудрова (тогда – редактор в журнале „Звезда") устроили интимный ужин в мою честь, на котором говорили только о романе». Звучит двусмысленно, но обойдемся без скабрезностей. Участие Кудровой в интимном мероприятии можно объяснить профессиональными причинами: отсрочка на тридцать лет публикации «шедевра» – действительно повод для небольшого праздника. Но что забыл на нем Кирилл Косцинский? Мы уже встречали его имя, приведя его воспоминания в связи с «делом Кочетова». Косцинский – одна из колоритных фигур литературного Ленинграда того времени. Профессиональный военный Кирилл Владимирович Успенский успел до войны закончить пехотное училище, а уже после ее начала – военную академию. Он храбро воевал, был ранен, награжден, участвовал в разведывательных операциях за линией фронта. В литературу он пришел, демобилизовавшись, закончив службу в звании подполковника. Тогда он и выбрал для себя псевдоним «Косцинский». Писал он, конечно, о войне. Например, его повесть «Если мы живы» вышла в 1957 году в тематической серии «Библиотечка военных приключений». Но приключения не оставили Косцинского и в мирное время. Будучи фрондером по характеру, он всячески подчеркивал свою «антисоветсткость»: встречался с иностранцами, слушал и пересказывал забугорные вражеские радиостанции, читал запрещенную литературу. В общем, клеветал. Нужно сказать, что оппозиционность подполковника в отставке носила немного опереточный характер. Довлатов писал в эмиграции:

Вспоминаю, как мы с теткой встретили Кирилла Успенского в многолюдном ресторане на улице Воинова и она укоризненно сказала ему: «Кирилл, почему вы такой небритый?» – в ответ на что Успенский громогласно воскликнул: «Советская власть не заслужила, чтобы я брился!»

Политическая активность и небрежный внешний вид привели к тому, что он получил пять лет. В заключении он увлекся собиранием лагерного фольклора, которое и стало главным делом его жизни. В 1978 году он эмигрировал в США, где сумел удачно устроиться. Косцинский получил университетский грант на издание словаря ненормативной лексики. При этом он намеренно саботировал работу по изданию, чтобы сохранить выплаты по гранту.

Трудно представить искренний интерес Косцинского к роману «Зрелища», исключительно текст которого он обсуждал весь вечер. Хотя, как известно, «широк русский человек».

Вернемся к вопросу: зачем нужно было приглашать Довлатова в эфемерное «писательское» сообщество, которое не собиралось как-то проявить себя в литературном пространстве? Снова вернусь к интервью с Ириной Вахтиной журналу «Сумерки»:

– Какое отношение к «Горожанам» имел С.Довлатов?

– Он пришел самым последним. Причем по одному высказыванию Довлатова, как только он вошел в эту группу «Горожане», тут-то все и развалилось. Это фраза такая емкая, впечатляющая. Почему развалилась с его приходом, не могу сказать, но дело в том, что уже сгущались тучи над Марамзиным и его вот-вот должны были взять. У него уже, кстати, был обыск.

Внятного ответа нет. Есть косвенные свидетельства, которые можно принять во внимание. Есть ощущение, что «Горожане», вернее, их лидеры – Вахтин и Ефимов, решили «поднять ставки». Каким образом это могло произойти? Можно предположить, что камерная ситуация с проталкиванием сборника могла перерасти рамки издательского проекта. «Горожане» поверх издательства, редакторов, цензуры обращаются непосредственно к читателю. Тогда есть смысл набрать авторов для числа, «укрупниться».

Для многих знатоков отечественной литературы напрашивается аналогия с «Метрополем». Напомню его историю. В конце 1978 года группа писателей собрала корпус текстов и представила их под одной обложкой как альманах «Метрополь». Инициаторами выступили Василий Аксенов, Виктор Ерофеев и Евгений Попов. Из известных авторов в альманахе приняли участие Белла Ахмадулина, Андрей Битов, Андрей Вознесенский, Фазиль Искандер. Часть приглашенных именитых литераторов отказалась участвовать в проекте. После колебаний и предварительного согласия изменил решение Булат Окуджава. Юрий Трифонов сказал «нет» сразу, объяснив, что он борется с цензурой с помощью издания своих собственных книг. Другая часть авторов «Метрополя» к тому времени уже обладала именами, но получила известность в несколько других сферах. Например, Юз Алешковский, Владимир Высоцкий, Фридрих Горенштейн, Генрих Сапгир. Детский писатель, актер и бард, сценарист, детский поэт открыли новые грани своего творчества. Наконец, третья группа – малоизвестные авторы: Юрий Карабчиевский, Юрий Кублановский, Петр Кожевников.

Представленные в альманахе тексты обладали различной степенью непроходимости в официальной печати. Например, Белла Ахмадулина на страницах «Метрополя» предстала как прозаик. Ее сочинение «Много собак и собака» наносит удар не по советской власти или социалистическому реализму, а по претензии большого поэта стать автором хоть какой-то прозы:

Комната, одолженная Шелапутовым у расточительной судьбы, одинокая в задней части дома, имела независимый вход: гористую ржаво-каменную лестницу, с вершины которой он сейчас озирал изменившуюся окрестность. С развязным преувеличением постоялец мог считать своими отдельную часть сада, заляпанного приторными дребезгами хурмы, калитку, ведущую в море, ну, и море, чья вчерашняя рассеянная бесплотная лазурь к утру затвердела в непреклонную мускулистую материю.

Если отбросить все округло-вежливые, ускользающие от однозначности определения, то следует спокойно и честно сказать, что перед нами классическая графомания:

Шелапутов обнял разрушенную колонну, вслушиваясь лбом в шершавый мрамор.

В общем, при желании текст можно было назвать смелым экспериментом, поиском новых горизонтов. Евгений Евтушенко – еще один «голос эпохи» – практически в это же время публикует роман «Ягодные места» – такой же по качеству пример стихийного словоизвержения. Он спокойно вышел в двух номерах журнала «Москва», отдельным выпуском в «Роман-газете». Все посмеялись и быстро забыли о шедевре.

К явно непроходным текстам можно отнести рассказы Виктора Ерофеева. В первом – «Ядреной фене» – чтец-декламатор исследует казенные сортиры, пытаясь через надписи и граффити проникнуть в сокровенные тайны бытия.