Михаил Хлебников - Союз и Довлатов (подробно и приблизительно) [litres]

Грустный клоун, смеясь, говорил по телефону, а веселый с мрачным видом читал газету.

Далее еще странице. Он натыкается на Астанелли, который, сидя на сундуке, ест баранку, запивая ее простоквашей. Увидев непрошеного зрителя, волшебник попытался спрятаться. Но повторить трюк не получилось. Николай пытается впечатлить мэтра собственной программой: он показывает «неподвижное сальто» и готов с риском для жизни пройти по проволоке, которая лежит на земле. Астанелли признает таланты молодого коллеги. Потом он признается сам.

Жили два брата-близнеца: Василий и Альберт. Василий отличался любовью к чтению и задумчивостью. Альберта тянуло к красивой жизни:

Я хочу превратить свою жизнь в вечный праздник и быть на нем желанным гостем.

Любитель шума и веселья рано покидает родительский дом. Василий получает специальность ветеринара и уважение односельчан. Альберт однажды возвращается в отчий дом и увозит брата, пообещав тому блистательную артистическую карьеру. В итоге она свелась к появлению из сундука на арене под гром аплодисментов. Все остальное время он тоже проводил в сундуке, скрывая тайну «трюка века»:

Иногда он тайно вылезал из сундука, гладил лошадей и разговаривал с тиграми. Он перестал улыбаться. Он превратился в след пролетевшего облака, в звук падающего снега и значил не больше, чем те слова, что написаны прутиком на воде. Он стал меньше тени, у него не было ни имени, ни лица, несмотря на то что его лицо смотрело со всех афиш.

Коля и Василий убегают из цирка. Василия ждет родной дом и экзистенциально состоятельная профессия ветеринара. Изящный рассказ с «двойным дном».

И здесь возникает вопрос. Почему Довлатов умалчивает о своем рассказе? Он не однажды – в беседах, письмах и в собственных книгах – упоминает ранние тексты, но избегает говорить о «рассказе, которого не было». Случайность ли это? Почему изящный детский рассказ, лишенный политической конъюнктуры, становится предметом умолчания? Может быть, Довлатов забыл о нем, посчитав рассказ абсолютно проходным текстом, написанным ради денег? Нет. Снова вернемся к воспоминаниям Ивана Сабило. Он воспроизводит разговор с Довлатовым, касающийся истоков текста:

– Ты знаешь цирк? – спросил я.

– Нет, только клоуна Карандаша. Мне было лет 16, когда я увидел его на арене. Внешне – копия Чарли Чаплина, «маленький человек». Помню, смеялся от души, когда он изображал сцену «В саду». Потом на улице мне показали крохотного человека и сказали, что это Румянцев – знаменитый Карандаш. Меня поразило, что насколько этот уличный человек не соответствовал человеку манежному, цирковому. И понял, что либо здесь, на улице, либо там, в цирке, он – человек, которого нет. И написал рассказ про иллюзионистов.

Можно ли верить мемуаристу, который, как мы помним, весьма «волен» в своих воспоминаниях? В пользу Сабило говорит тот факт, что и он один из авторов того выпуска «Дружбы». Там у него, как помним, также опубликован рассказ.

Нормально, что два малопечатаемых автора обсуждают свои тексты, изданные под одной обложкой.

Тут можно только гадать. Один из возможных ответов в общем отношении Довлатова к детской литературе. Напомню, что для многих знакомых писателя (Игорь Ефимов, Сергей Вольф, Владимир Марамзин) детские книги – способ протиснуться в литературу. Елена Игнатова в очерке «Опасные знакомства» вспоминает:

В 60-е годы многие молодые писатели нашли прибежище в детской литературе: сочиняли сказки, пьесы для кукольных театров, печатались в пионерских журналах. Так в Союзе писателей появились авторы историй про лягушат, пионеров, медвежат – авторы, которые хотели бы писать совсем о другом. О правде жизни – такой правде, чтобы у читателя почернело в глазах. Но они откладывали главный труд на потом или писали урывками, и в глазах чернело не у читателей, а у них самих – пили по-страшному.

Кто-то поднимался на следующую ступень, кто-то оставался в спокойной гавани «для среднего и старшего школьного возраста». Например, Игорь Ефимов при необходимости спокойно возвращался к «истокам своего творчества». В этом же 1971 году в журнале «Костер» выходит его повесть-сказка «Плюс, Минус и Тимоша». Рассказывает она об одном не слишком усердном ученике:

Один обыкновенный мальчишка по имени Тимофей, или еще по-другому Тимоша, как к нему обращались, когда просили чего-нибудь невозможного (например, не стучать кастрюлей о кастрюлю), или, по-третьему, Тимка, как его звали, чтобы не путать с соседским щенком Бомкой, – да, так вот этот самый мальчишка широко раскрыл свои зеленые глаза и сразу же крепко закрыл их, потому что ему ужасно не понравилось то, что он увидел.

Как и герою Довлатова, Тимоше «ужасно не нравится» сидеть над домашним заданием и пытаться решить арифметическую задачу. Нерадивый ученик переносится в «страну математики», где его терзают доктор Минус и доктор Плюс, требующие, чтобы он арифметически правильно прибыл в пункт А из пункта Б. Тимоша сбегает, спасает из дымящегося автомобиля Желтенького. Попутно отовсюду требуют что-то разделить или умножить. В финале Тимоша возвращается домой, находит правильное решение задачи. Бабушка радостно сообщает по телефону родителям, что Тимоша отказался играть в футбол и занимается музыкой. Даже на фоне ранних не слишком интересных детских книг Ефимова повесть выделяется какой-то откровенной занудливой правильностью, вторичностью («руки нужно мыть с мылом», «уроки делать вовремя, не отвлекаясь на улицу») и тоскливостью. Несмотря на это, а может, и благодаря этому, повесть в этом же году вышла отдельным изданием в хорошо знакомом нам ленинградском отделении «Детской литературы» тиражом в 75 тысяч экземпляров.

Довлатову подобные литературно-арифметические упражнения не подходили. Несмотря на юмор, который дети прекрасно чувствуют в тексте, словесное ненатужное изобретательство, дар его как писателя лежал в принципиально иной области. Он не мог выдавать тексты с моралью, демонстрировать хотя бы сдержанный оптимизм. Если бы он продолжил «Человека, которого не было», то шансы Василия на возвращение в родную деревню в качестве местного Айболита далеки от стопроцентных. Герои Довлатова часто убегают: от призрака проигрыша к неминуемому поражению. Из сентябрьского письма 1974 года Довлатова Эре Коробовой:

Эра! При всем моем уважении к Володину, Голявкину, Григорьеву и особенно – к В. Попову я для детей писать не умею и не буду. Не мое это дело. Спасибо за хлопоты.

Еще одно приятное событие состоялось уже в Москве в 1972 году. Стотысячным тиражом выходит антология «Нестор из „Крокодила"» – сборник лучших вещей журнала с 1922 года. Среди авторов мы находим Сергея Довлатова с его рассказом «Победители». Воспоминания о том, как «советская власть» отвергала и преследовала неугодного автора, теряются на фоне таких простых фактов. «Крокодил» не только печатает Довлатова, но и включает ранний рассказ в число лучших публикаций за полвека, слабо интересуясь моральным обликом автора.