Михаил Басханов - История изучения восточных языков в русской императорской армии

Чтобы дать офицерам возможность применять свои познания в языках на практике, Корнилов предлагал предоставить им «если не исключительное, так, по крайней мере, преимущественное перед другими право» на назначение помощниками старших адъютантов разведывательных отделений азиатских округов, в состав русских дипломатических миссий (консулами или военными агентами) в Японии, Китае, Индии, Персии и Турции, а также начальниками мелких пограничных отрядов и постов. Он также высказался за учреждение должностей военных драгоманов при штабах пограничных округов, корпусов и дивизий.

Особо была им отмечена важность поощрения офицеров-востоковедов: «С целью побудить офицеров, изучивших языки и оставшихся в строю, поддерживать свои знания на известном уровне необходимо дать им прибавку к содержанию и периодически проверять их знания. Все, кому приходилось заниматься вопросом о восточных языках, полагают, что прибавка к содержанию является наиболее действительным средством для распространения и поддержания среди офицеров знания языков. Можно даже полагать, что при соответственности денежных прибавок и надлежащей постановке испытаний последняя мера могла бы, по истечению некоторого числа лет, дать возможность обходиться без курсов и школ для изучения восточных языков (курсив мой. – М. Б. ), побудив офицеров к самостоятельному изучению последних» [1018].

Корнилов выступал против денежных премий как стимула в изучении восточных языков – как раз того, за что выступал полковник А. Е. Снесарев, о чем будет сказано ниже. Корнилов отмечал: «Премии, являясь хорошим средством для побуждения офицера изучить язык, не дают никакой гарантии, что они будут заботиться о поддержании своих знаний на необходимом для дела уровне» [1019].

Другим важным элементом в системе военно-востоковедного образования Корнилов считал кадетские корпуса. Примечательно, что кадетские корпуса достаточно редко упоминались в период военно-востоковедной реформы как учебные заведения, в которых могло быть организовано базовое или начальное изучение восточных языков [1020]. Корнилов считал возможным ввести восточные языки в учебную программу кадетских корпусов Хабаровского (японский), Иркутского (китайский или монгольский), Омского (китайский или татарский), Ташкентского (персидский) и Тифлисского (азербайджанский), исключив из их программы французский или немецкий языки. При этом из двух европейских языков Корнилов отдавал предпочтение для оставления в учебной программе немецкого языка. Целесообразность такой меры объяснялась следующим образом: «В силу естественного тяготения к родным местам большинство питомцев названных корпусов стремится попасть в войска, расположенные в Сибири, Туркестане и на Кавказе, и, следовательно, им может представиться несравненно больше случаев применить к делу знание перечисленных азиатских языков и усовершенствоваться в них, чем в немецком и во французском, в последнем в особенности» [1021].

Относительно языковой подготовки нижних чинов Корнилов высказался за введение системы поощрений для выдержавших экзамен на знание восточного языка: производство в унтер-офицеры, пожалование особых значков, выплату денежных премий, а главное – предоставление по окончанию обязательного срока службы хорошо оплачиваемых должностей или в частях войск (сверхсрочнослужащие унтер-офицеры), или в других ведомствах (жандармы, полицейские, переводчики на постах пограничной стражи) [1022].

Корнилов также поднял вопрос о необходимости придать всему процессу подготовки военно-востоковедных кадров строгую централизацию, сосредоточив управление в одном ведомстве. Такой же взгляд, как мы увидим ниже, высказывал и коллега Корнилова по ГУГШ полковник Снесарев. Корнилов отмечал, что к концу 1906 г. офицерские курсы восточных языков при Первом Департаменте МИД и офицерское отделение в Восточном институте находились в ведении Азиатской части Главного штаба, а все другие курсы и школы восточных языков – в ведении ГУГШ [1023]. «Вопрос о заведывании до сих пор не выяснен, – отмечал Корнилов, – и в интересах дела необходимо его скорейшее разрешение» [1024].

Весьма интересна реакция начальника Генерального штаба, ознакомившегося с мнением полковника Корнилова: «Прежде всего, надо разделиться с В[оенным] М[инистерством] [1025]и поднять вопрос о всех школах. Пока школы не будут в ведении нач[альника] Г[енерального] шт[аба] и не будет органа для их заведов[ания], мы не тронемся с места. Поэтому начать с этого и выяснения всех средств, которые В[оенное] М[инистерство] отпускает на это дело. Возлагаю это на ген.-м. Вебеля [1026]. И прошу вас путем сбора данных и сведений привести его в ясность. Я ничего не имею [против], чтобы ведение осталось в Азиат[ской] части Гл[авного] шт[аба] – и тогда вопрос о распор[яжении] делами восточных языков должен быть у них. Прежде всего уничтожить двойственность. Почему МИД до сих пор не ответил на вопрос наш в 1906 г. об Ак[адемии] В[осточных] яз[ыков] [1027]. 19/I» [1028].

При общей рациональности подходов полковника Л. Г. Корнилова в вопросе изучения восточных языков обращают на себя по меньшей мере два момента, которые следует признать ошибочными. Первый из них относится к категории офицеров-восточников с высшим военно-востоковедным образованием, которых Корнилов считал совершенно не отвечающими реальным потребностям войск. Второй относится к возможности самостоятельного изучения офицерами восточных языков («без курсов и школ»), в чем с ним был солидарен и подполковник А. Е. Снесарев. Мы не будем специально останавливаться на ошибочности этих взглядов, это станет очевидным из совокупности рассматриваемых ниже вопросов, относящихся к военно-востоковедной реформе. Остановимся лишь на попытке вскрыть генезис таких подходов, которые были присущи сразу после русско-японской войны Л. Г. Корнилову и другим выдающимся представителям русского Генерального штаба.

Следует заметить, что русско-японская война в качестве одного из уроков указала на неудовлетворительное обеспечение действующих войск переводчиками, т. е. специалистами, предназначенными непосредственно для строевых частей. Нехватка таких переводчиков была памятна всем, кто находился на театре войны. Эта свежесть воспоминаний на какой-то момент заставила забыть о существовании офицеров-восточников с высшим военным образованием. В русско-японскую войну их было слишком мало (всего несколько человек), чтобы они по своей полезной деятельности могли обратить на себя внимание. И строевым частям, даже при наличии достаточного числа таких офицеров-восточников, были действительно нужны другие специалисты: менее образованные, но доступные немедленно, в значительном числе, находящиеся непосредственно в боевых порядках войск, – для своевременного допроса военнопленного, опроса местного населения, уточнения направлений на местности, покупки продовольствия и фуража и пр. Поэтому сразу после войны именно войсковой переводчик стал центральной фигурой. Неудивительно, что и Корнилов, как участник войны, видел практическую пользу именно в таком специалисте, а не в академике-востоковеде. Этот взгляд вполне отразился в составленной им справке. Только по прошествии времени, когда эмоции и впечатления от недавней войны стали возвращаться в состояние обыденного, к вопросу о роли офицеров-востоковедов удалось вернуться с более взвешенных и рациональных позиций, что и показала дискуссия по военно-востоковедной реформе.