Михаил Басханов - История изучения восточных языков в русской императорской армии

В заключении записки Жуковский отмечал: «На какой бы организации изучения офицерами восточных языков военное ведомство ни остановилось, успех ее всегда будет зависеть: 1) от сознания офицерами необходимости знания этих языков для известного рода службы; 2) от возможности применять эти знания и 3) от того, чтобы они достойно поощрялись и ценились, и чтобы носители их пользовались преимуществами. В чем последнее должно выразиться – в денежных премиях и наградах, прибавках к жалованью, нагрудных значках, льготном производстве в чины, особой форме одежды, создании отдельного корпуса офицеров-ориенталистов, предоставлении им известных должностей и пр., – сказать трудно» [1084].

Другой важный документ, относящийся к промежуточному периоду дискуссии по вопросам военно-востоковедной реформы, представляет собой записку есаула П. З. Черепахина. Записка написана в связи с появлением статьи в газете «Русский инвалид» [1085], в которой сообщалось о введении в русской армии новой системы изучения офицерами восточных языков. Комментируя само событие, Черепахин сетует на то, что в военном ведомстве смотрят на вопрос как на уже решеный и что мнение самих офицеров на предполагавшуюся реформу в Петербурге осталось неуслышанным. «Таким образом, – отмечал Черепахин, – наша многострадальная армия обогащается еще одной новой реформой, реформой, правда, небольшой, малоприметной и почти неощутимой для главной массы армии, но все же такой, от которой мы в праве были бы ждать и требовать реальной пользы для армии вообще и для “строя” в особенности» [1086].

В записке Черепахин вновь поднимает тему военных переводчиков и военных востоковедов, или «строевых и нестроевых языковедов» (в его терминологии). Черепахин разделял взгляд подполковника Поморцева о необходимости располагать военными переводчиками («войсковые офицеры-восточники») непосредственно в строевых частях в мирное время и в боевых порядках войск на войне, но при этом считал, что «нельзя считать “строй” армии единственным и исключительным претендентом на пользование услугами восточных языков вообще, так как существуют еще и другие отрасли службы и деятельности вне строя, где офицер, достаточно образованный и вместе с тем знающий местный восточный язык, может принести несомненную пользу своей армии, своему строю, своей родине» [1087]. К числу «нестроевых» отраслей службы Черепахин относил деятельность военных агентов, пограничных комиссаров, драгоманов при штабах, преподавательский состав языковых курсов, инструкторский состав языковых школ восточных языков для нижних чинов и др. Как основную проблему применительно к деятельности «нестроевых языковедов» Черепахин называл отсутствие для них штатных должностей. В то же время должности, соответствующие их профилю знаний, нередко занимались офицерами без специального лингвистического образования, часто офицерами Генерального штаба.

В связи с этим Черепахин отмечал: «Приходится с грустью признать, что большинство этих “нестроевых” служебных функций, необходимость которых очевидна, у нас отсутствует вовсе, несмотря на многолетнее существование наших восточных курсов и Восточного института; конечно, это не более как результат нашей недооценки современных условий и потребностей наших приграничных областей и армий, нашего хронического недоверия к своему же ближнему и нашему национальному “авось, да как-нибудь”.

Весьма нелишним будет обратить также внимание еще и на то, что крупные военно-политические функции, которые существуют уже давно и которые по своему назначению относятся специально к области востоковедения, замещаются у нас лицами, правда, с высшим военным и достаточно разносторонним образованием, но, к сожалению, ничего не имеющего с языкознанием (подчеркнуто Черепахиным. – М. Б .), не знающими Востока, а часто даже не желающими его узнать.

В результате мы оказываемся в почти полной неосведомленности накануне войны или обладателями невероятной путаницы и неразберихи полученных сведений, где дельные, серьезные сообщения одних агентов переплетаются и теряются в массе неточных, неверных и даже заведомо ложных сведений от других агентов, находящихся во власти своих местных переводчиков» [1088].

Черепахин отмечал, что кроме «нестроевых языковедов», обладающих знаниями восточных языков и народов, имеющих специальное высшее образование, армия нуждалась в «строевых языковедах». Он разделял служебные задачи этой категории специалистов на два периода – мирного и военного времени. В мирный период «строевые языковеды» отвечали за изучение страны и вооруженных сил противника, для действий против которых предназначалась конкретная воинская часть, а также за обучение нижних чинов основам разведки и восточных языков. В военное время на «строевых языковедов» возлагались задачи по разведке и административному управлению особым «полковым участком» [1089], под которым понимался район, занимаемый частью при передвижениях, стоянках и ведении боевых действий. Административное управление таким «полковым участком» со стороны «строевого языковеда» заключалось в управлении местным населением в районе расположения части – предупреждение беспорядков, злоупотреблений, бесчинств; привлечение населения к сотрудничеству с русским военным командованием; допрос шпионов, пленных и перебежчиков; организация разведки.

Особое значение Черепахин уделял необходимости присутствия «строевого языковеда» непосредственно на линии боевого соприкосновения с противником. Только в этом случае, по его мнению, появлялась возможность оперативно использовать разведывательные данные, «добытые от первоисточника на месте, а главное, при условии, что они могут быть использованы нами тотчас без проволочки, без необходимости направлять источники в штабы дивизий и корпусов». Черепахин решительно выступал против сложившейся в войну с Японией порочной практики войсковой разведки – «поймать в гаоляне, а допросить в ресторане», т. е. захватить пленного на передовой, а вести его опрос в высоких штабах, расположенных порой за сотни километров от линии фронта.

Важность «строевых языковедов» в организации разведывательной работы в боевых условиях Черепахин объяснял еще и тем обстоятельством, что научно-технический прогресс в военной сфере значительно повлиял на традиционные приемы и способы разведки в русской армии, которые до того полагались преимущественно только на ухо и глаз разведчика. Дальнобойная артиллерия и автоматическое оружие, как показал опыт русско-японской войны, увеличили эффективную дальность огня и сильно снизили возможности визуальной разведки. Война выявила общую тенденцию к скрытности подготовки и ведения военных действий. В этих условиях Черепахин предложил усилить разведку за счет нового средства – знания языка противника. «Все увеличивающаяся дальность ружейного огня, – отмечал он, – оттесняет “глаз” разведчика на приличное для противника расстояние <���…>. Отважные попытки отдельных лиц, смелые рейды и отдельные случаи не могут приниматься в расчет, прежде всего, как величины непостоянные и изменчивые. Так как мы не можем, к сожалению, снабдить нашего разведчика шапкой-невидимкой, то нам не остается ничего иного, как вооружить его еще одним, третьим, новым, современным элементом разведывательных средств, именно, языком противника (курсив мой. – М. Б .) и местного населения. “Язык, Глаз и Ухо” разведчика – вот тот мощный триумвират разведывательных средств, которому не страшны ни дальность, ни скрытность, ни бдительность противника» [1090].