Яков де Санглен - Записки. 1793–1831

— Пойдемте, господа, — сказал Уваров, — мне велено поднять (на катафалок) тело императора.

Мы подошли к опочивальне, у дверей которой стояли два часовых Семеновского полка. Мы вошли…

…Тело (опочившего государя) окоченело. Я не мог удержаться от слез, произнес про себя тихую молитву и поцеловал руку скончавшегося венценосца… и выбежал из комнаты.

На лестнице встретил я особ, назначенных для поднятия тела, вместе с докторами.

В 10 часов утра явился я в Зимний дворец. Здесь все залы были почти наполнены военными и гражданскими чиновниками. В первой зале ходили рука об руку Аркадий Алексеевич Столыпин с Сперанским, которого тут увидел в первый раз. Среди залы несколько офицеров изъявляли радость свою, что будут по старому носить фраки и круглые шляпы. Я вошел во вторую залу. Здесь сидел у камина граф Н. А. Зубов, перед ним стоял князь Яшвиль [97] Один из братьев Яшвилей Владимир или Лев Михайловичи, генерал-майор и полковник артиллерии. . Их окружали некоторые из тех, которых я накануне вечером видел у графа Палена. Громко сказал Зубов Яшвилю… (но) я отвернулся, ушел назад в первую залу и увидел стоящего в дверях великого князя Константина Павловича, с лорнетом в руках, устремившего взор на сидящих около камина; как будто про себя, но громко сказал он: «Я всех их повесил бы». С сим словом воротился он в первую залу, а я за ним. Здесь уже начали приводить к присяге, и все друг за другом подписывались. Вдруг шум и говор утихли, генерал Уваров расчищал дорогу для шедшего за ним наследника. Новый император шел медленно, колена его как будто подгибались, волосы на голове были распущены, глаза заплаканы, смотрел прямо перед собою, редко наклонял голову, как будто кланялся; вся поступь его, осанка, изображали человека, удрученного горестию и растерзанного неожиданным ударом рока… Среди общей радости всех сословий один Александр был печален… вид огорченного императора-сына приобрел ему сердца всех.

По окончании присяги все разошлись.

Теперь я должен на несколько времени обратить внимание читателя на самого себя. За две недели до кончины императора Павла я, сжалясь над слезами жены, которая была за меня в беспрерывном страхе, слыша, что тот или другой офицер несчастлив или исключен, — подал в отставку, невзирая ни на просьбы друзей, ни на увещания начальства. По восшествии же на престол Императора Александра все советовали мне просить о возвращении просьбы, мною поданной; но мне казалось это неделикатным. «Что скажет государь? — думал я. — Не хотел служить отцу, а теперь просится в службу». Никто, а я менее всех, не мог выбить эту глупую идею из головы моей, молодой и неопытной. На второй неделе после восшествия на престол я был отставлен. Теперь только пришло мне в голову спросить самого себя: что делать? В Петербурге оставаться было невозможно, и решительно средств не было никаких. По долгом размышлении, которое могло бы быть и короче, решился продавать мебель, все нужное, но во время путешествия бесполезное, и потом уехать: но куда? В Нижегородской губернии была у меня пустошь, десятин 300. «Поедем, — сказал я жене, — заведемся там хозяйством, сделаемся пахарями». Сосчитали деньги: нашли, что на дорогу денег не хватает. К счастию, хороший знакомый и приятель А. П., вышедший тоже, как и я, в отставку, ехал в свои нижегородские поместья. Он предложил ехать с ним водою. Что думать? Куплена была большая разшива [98] Парусное речное судно, обычно плоскодонное. Использовались до появления пароходов в XVIII–XIX в. Строились расшивы из соснового и елового пиленого леса. , которую мы разделили на две половины, и мы, с женой и сыном, поместились вместе с А. П. на расшиве и поехали, чтобы посвятить дни свои хозяйству. Здесь план расширился: А. П. предложил мне ехать к нему, в его село, и жить там, пока я не учреждусь в моей пустоши. Предложение было довольно деликатное; ибо он утверждал, что я могу ему быть полезным, разделяя его деревенские труды. Как не согласиться, тем более, что в этом путешествии явилась и цель!

Не буду докучать читателю описанием продолжительного и скучного нашего путешествия. Однако Кострома обратила на себя мое внимание; мы здесь остановились отдохнуть. Я воспользовался этим случаем, чтобы побывать в Троице-Ипатьевском монастыре. Здесь последовало предварительное торжественное принятие Михаилом Феодоровичем Романовым предложенного ему престола Московского царства; и какая простота! Место, на котором он стоял во время церемонии, украшено дубовым балдахином, на котором изображены резной работы гербы всех тогдашних воеводств и городов; на задней стороне внутри этого простого, даже неокрашенного памятника натянуто красное сукно, а на нем из узенького золотого галуна поставлена литера М. Нет тут ни серебра, ни золота, все просто; а между тем все возбуждает почтение к сему памятнику. Монах, меня водивший, рассказал мне два интересных анекдота, которые я читателю передать хочу, ибо относятся к Великой Екатерине. Когда сия великая государыня посетила монастырь, то, вероятно, из желания будто ей угодить, переменили букву М на Е. Екатерина прогневалась, вышла из церкви, и не прежде воротилась, как буква Е уже была заменена прежнею М, которая, по словам Екатерины, достойнее была занимать это место.

Другой анекдот доказывает, как умела Екатерина уважать мнение народа, даже суеверие его, и тем сделалась Великой женой. Она уже стояла на месте, на котором стоял ее предшественник Михаил Федорович, как увидела порядочно одетую даму, приблизившуюся к образу Святой Богородицы; дама, помолившись, стала на колени и положила перед иконой большой сверток бумаги. Это удивило Екатерину; она обратилась к стоящему вблизи генерал-адъютанту и приказала спросить у неизвестной дамы: что это за бумаги? Он возвращается и докладывает:

— Барыня эта подала просьбу Богородице на ваше императорское величество.

Государыня, приказав ее подозвать, сказала:

— За что вы меня так жестоко наказываете? — подаете на меня просьбу Пресвятой Богородице.

— Я несколько раз, — отвечала барыня, — осмеливалась утруждать ваше величество, жалуясь на несправедливость судей, лишивших меня следующого мне имения. Не получая никакого ответа, я решилась просить Пресвятую Богородицу.

— Возьмите вашу просьбу назад, отдайте ее мне; я сама рассмотрю ваше дело и отдам вам должную справедливость.

Действительно, государыня, рассмотрев ее дело, возвратила ей несправедливо отнятое у нее имение и оштрафовала судей.

Подобный поступок привязывает более сердца подданных к владыкам своим, нежели раздача наград, не всегда истинно залуженных.

Наконец, после многих неудач, беспокойств и лишений разного рода, мы приплыли к месту нашего назначения, и, увы! скоро все то, о чем я мечтал, все то, что мне издалека казалось выгодным, даже пленительным, явилось на месте неудобным или, лучше, совершенно невозможным. Быстрое разрушение всех моих планов, и будущее, не представляющее мне ничего утешительного, произвело сильное волнение в сердце и повергло, наконец, в болезнь. Жена тоже занемогла. Нас перевезли больных в Нижний Новгород. Как нас люди наши перетащили в город, каким образом, — я после тяжкой горячки первый начал оправляться, потом жена моя, — не могу понять и доселе. Едва успел я встать на ноги, явились и заботы. Во время болезни нашей люди, чтобы платить за квартиру, за лекарство и прочее продали почти все наши пожитки, серебро, часы, и т. д.; но, к счастью, уцелел фрак, в котором я прилично мог явиться в публику. Не зная никого, я пошел прямо к г-ну гражданскому губернатору, рассказал ему откровенно свое положение, но он уже об оном был извещен. Г-н гражданский губернатор, приняв меня ласково, открыл мне дом свой, воскресил во мне надежду и, наконец, по его влиянию, и стараниями М. Л., с которым я познакомился у губернатора, дворянство выбрало меня в заседатели совестного суда.