Яков де Санглен - Записки. 1793–1831

Иностранцу шевалье de Vernègues [117] Вернег, французский эмигрант, состоявший в 1795–1802 гг. на службе (с перерывами) в русских миссиях в Генуе и Неаполе. затруднялись выдавать билет для прожитья в Санкт-Петербурге. Шевалье прибегнул ко мне. Я об этом доложил Балашову.

— Скорее, — сказал он мне с жаром, — прикажите ему выдать билет; это тайный дипломатический агент Людовика XVIII, постарайтесь с ним познакомиться поскорее, через него мы можем многое узнать.

Vernègues сделался вскоре у меня человеком домашним. Он рассказывал мне о связях своих с графами Толстыми и Армфельтом [118] Армфельт Густав Мориц (1757–1814), граф, генерал от инфантерии. В 1811 г. был принят на русскую службу. , и что последний желает со мной познакомиться: «Il est tout aussi enchanté, — сказал он мне, — de votre caractère chevaleresque, que moi; allons unjour chez lui» [119] Он восхищается вашим рыцарским характером, точно также как и я; сходим когда-нибудь к нему (фр.). .

Я сообщил это Балашову, который поощрял меня вступить с ними в связь. На ответ мой, что я боюсь знакомиться с людьми хитрыми, крещеными во всех дворцовых интригах, Балашов просил меня убедительно продолжать это знакомство. Теперь посещали меня и граф Армфельт, и Vernègues. Долго оба интригана скромничали; наконец граф Армфельт начал пересказывать мне свои разговоры с императором и просил меня быть осторожным с Балашовым, ему ничего не доверять, ибо он в сильном подозрении у императора. Я довел и это до сведения Балашова.

— Врет он, — сказал министр полиции, — он сам в подозрении у императора, и мне поручено иметь за ним строгий надзор.

Я испугался. Кто из них прав? Не оба ли? Тогда я попадусь между двух огней, — и решился отныне слушать и молчать. Бывают в жизни случаи, где никакая человеческая осторожность и предусмотрительность ничего сделать не могут; какая-то скрытная, неизвестная нам сила влечет нас, и горе тому, который ей будет сопротивляться.

В декабре 1811 года, пополудни в шесть часов, входит дежурный офицер с докладом, что Зиновьев желает меня видеть. Я думал, что это друг Балашова, толстый, высокий ростом, камергер Зиновьев, который снабжал министерский стол фруктами, и велел ему отказать. Дежурный воротился с объявлением, что Зиновьев утверждает, будто имеет крайнюю нужду до меня. Входит низенький, тоненький человек, который требует говорить со мной наедине. На вопрос мой, с кем имею честь говорить, он отвечал:

— Я камердинер его величества.

Я ввел его в свой кабинет, где он вручил мне записку, слово в слово следующего содержания: «Не имев возможности вас видеть сегодня, может быть и завтра, я желаю, чтобы вы написали мне: в чем состояло поведение министра, касательно известной бумаги, которую выполнить вам было невозможно? Вы ничего не опасайтесь, но сохраните в то же время надлежащую умеренность к министру».

Можно вообразить мой испуг: это была рука императора! Следовательно Балашов на меня жаловался, вероятно, и очернил. Не зная, в первую минуту, что делать, я просил Зиновьева доложить государю, что я немедленно должен идти с докладами к министру, который уже два раза за мной присылал, и вручил ему известную бумагу (циркуляр), которая могла государю все объяснить; ибо, кроме ссоры за этот циркуляр, я другой с министром не имел.

Идучи к министру, думал я: не пересказать ли ему это происшествие? Но казалось неблагоразумным доверять тайну тому, который меня обнес. Я промолчал. Возвращаясь домой, вручают мне записку от Vernègues:

«Monsieur le comte Armfelt me prie de vous annoncer que ce soir le vallet de chambre de l’Empereur viendra vous chercher. Soyez prêt. Brûlez ce papier. Vernègues» [120] Граф Армфельт меня просил объявить Вам, что этим вечером камердинер императора будет Вас искать. Будьте готовы. Сожгите эту бумагу. Вернег (фр.). .

Действительно, Зиновьев опять явился с объявлением: государь вас ожидает.

— Я только прощусь с женой и детьми, — отвечал я.

— Сделайте милость, никому о том не говорите; государь именно это запретил, — но я не послушался.

Под предлогом переодеться, я пошел к жене, просил не беспокоиться.

— Вероятно, меня обнесли, — говорил я ей. — Может быть, куда-нибудь ушлют; но я увижу государя и буду просить об отправлении всех вас ко мне, — слеза навернулась, и я простился.

Почему не пришла мне другая мысль поотраднее, не знаю; почему именно пришла эта, тоже не знаю. Не первая ли записка, и не описание ли, сделанное мне Балашовым о характере императора, были тому причиной? Не знаю. Как бы то ни было, я ничего доброго не ожидал, и несчастная эта мысль решила будущие мои отношения к государю.

Мы сели с камердинером в сани, и нас подвезли к маленькому подъезду. Повели меня по множеству лестниц, в самый верх Зимнего дворца. Зиновьев ввел меня в небольшую комнату, в которой стояли комоды и шифоньеры, и просил тут подождать. Нигде не было свеч; темнота эта наводила на меня страх. Это утвердило меня в моих мыслях, что буду отправлен. «Какая несправедливость!» — думал я. На беду, пришел мне на память маркиз Поза и разговор его с Филиппом. «И я в положении маркиза» [121] Главный герой драмы (трагедия в стихах) Шиллера «Дон Карлос» маркиз Поза, воспитатель наследного принца при дворе испанского короля Филиппа II. Образ прекраснодушного идеалиста. , — сказал я про себя, и решился выказать в эту роковую минуту ту же твердость и возвышенность духа, которую выказал маркиз. Кроме самой резкой правды — ничего!

Наконец, сквозь щель двери, в другой комнате проявился свет, зажигали свечи. Дверь отворилась, и император стоял передо мной. Я поклонился.

Государь, с удивительно милостивою улыбкою, сказал мне:

— Еntrez, jе vоus рriе [122] Войдите, я Вас прошу (фр.). .

Я вошел, император сам притворил дверь, и, подхватя меня под руку, вел по комнате к стоящему у стены пюльпитру, и, остановясь, сказал:

— J’ai desiré faire votre connaissance, pour vous demander quelques reuseignements sur des articles, que je ne puis bien concevoir, et que vous devez connaître [123] Я желаю с Вами познакомиться, чтобы Вы мне объяснили некоторые положения, которые мне не понятны, а Вы должны знать (фр.). .

Не полагает ли император, по фамилии моей, что я француз, думал я, и отвечал:

— Государь! Я русский, и свободнее объясняюсь на отечественном языке, нежели на французском.

Государь как будто обрадовался, засмеялся, сказав:

— Очень рад; ведь и я русский; будем говорить по-русски.

Погодя немного, император продолжал.

— Вы имели, я думаю, случай заметить, что я вашими трудами доволен. Писанные вами доклады не задерживались.

Я поклонился.

— Мне нужно иметь некоторые сведения. Балашов жаловался на вас, но я хорошенько не понял, в чем дело состояло?

— По долгу моему, я часто делаю представления господину министру, которые не всегда принимаются с тою благосклонностью, какой бы требовала чистота моих намерений. Впрочем, мне неизвестно, в чем состояла жалоба господина министра.