Яков де Санглен - Записки. 1793–1831

— Я не смею, ваше сиятельство, ослушаться начальника, к которому я причислен. Если вашему сиятельству угодно дать мне письменное приказание, то я останусь.

— Довольно того, что приказываю вам не выезжать из армии.

Я поклонился и вышел; рассказал все Барклаю.

— Боже мой! — сказал он. — Что я сделал, что хотят лишить меня и последнего средства оправдаться перед государем? Итак, вы не едете?

— Я дал слово вашему высокопревосходительству, и ему не изменю.

— Мы отложим это до Москвы, — сказал он.

Пришедши в Москву, получил я предписание содержать полицию в Москве, ибо московская полиция вся с пожарными инструментами отправлена была графом Ростопчиным.

Накануне выступления нашего собран был совет о выступлении нашем из Москвы, где Барклай сказал Кутузову:

— Вам угодно было поставить армию на Филях; здесь местоположение не позволяет давать сражения; следовательно, сдача Москвы необходима.

Мы с утра тянулись по московским улицам; я получил приказание проводить 1-ю и 2-ю армию и следовать за ними по Рязанской дороге. В полночь пришли мы в Люберцы и Панки, сделав 15 верст от Москвы, ибо беспрестанно задерживаемы были фурами, примыкающими к армии, и московцами, оставляющими с нами древнюю столицу. В Панках дал мне Барклай лестный аттестат, и на первой стоянке, в деревни Кулакове, вручил мне депеши к государю, письма к князю Горчакову и жене своей, сказав:

— Я вскоре за вами последую.

Приехав в Петербург, я остановился в доме семейства моего и здесь узнал, что государь проживает на Каменном острове. Я переоделся с дороги и в мундирном сюртуке поехал на извозчике на Каменный остров. Войдя в дежурную залу гг. генерал-адъютантов, здесь стояли князь Зубов, граф Шувалов [243], Павел В. Кутузов и маркиз Паулучи, которые с удивлением смотрели на меня, не показывая и виду прежнего знакомства.

Я спросил:

— Кто дежурный генерал-адъютант?

Камер-лакей назвал маркиза Паулуччи. Подошедши к нему, я сказал:

— Прошу ваше превосходительство доложить государю, что я приехал из армии с депешами от Барклая.

— Pour rein au monde, mon chèr ami. L’ Empereur, d’après le rapport de maréchal, vent vous envoyer en Siberia. Pourquoi n’êtes-vous pas resté à l’armée?

— Barclay m’a envoyé, M-r le Marquis! Quel que soit mon sort, je saurais me defendre. Daignez seulement m’annoncer à sa Majesté.

— Non! je dirai au valet de chambre de le faire, car je ne veux pas être l’instrument de votre malheur. [244]

Неутешительно, подумал я.

Вскоре камердинер подошел ко мне.

— Государь приказал вам сказать, что, по новому положению, никто из приезжающих из армии не является к государю, а должен явиться к графу Аракчееву.

— Доложите государю, что я этого приказания не знал.

Явился проводник фельдъегерь, и мы пошли к графу Аракчееву.

Первое его слово было:

— Зачем вас ко мне прислали? Вы сами доверенная особа у государя!

— Видно, это не так, ваше сиятельство! Меня послали к вам.

— Ну, так отдайте мне ваши депеши. Я представлю их к государю.

— Если бы ваше сиятельство отправляли меня, как ныне Барклай, с тем, чтобы я депеши вручил единственно государю, то я бы никому, кроме него, не вручил. Сверх того, имею от Барклая словесное поручение к государю.

— А! Так пойдемте к нему.

Дорогой сказал мне граф:

— Государь очень огорчен сдачей Москвы; неужели нельзя было остановить неприятеля?

— Армия не менее огорчена, — отвечал я; — но когда Кутузов поставил нас на Филях, то делать было нечего, как сдать Москву.

Мы пришли опять в генерал-адъютантскую. Аракчеев сказал мне:

— Подождите здесь, — но вскоре возвратился и, отворяя дверь, сказал мне, — Пожалуйте к государю.

Я вошел.

Государь стоял посреди комнаты, прислоняясь к своему письменному столу; увидя меня, сказал:

— Вы полагаете, для вас Сибири нет?

— Для невинного Сибири нет, государь!

— Император, наморщив брови, сказал:

— Хороши вы, господа!

— Виновато, быть может, начальство, а мы, государь, подставляли лоб, как последний солдат.

— Реляция Кутузова о Бородинском сражении мне не очень понятна; не можете ли вы мне кое-что объяснить?

Я начал рассказ и, по окончании оного, прибавил:

— Барклай поручил мне донести вашему величеству, что если он не убит, то он не виноват: он везде был впереди.

— Напишите мне, что рассказывали о Бородинском сражении, но черновой у себя не оставляйте… Зачем вы не остались в армии, когда Кутузов два раза увещевал вас остаться?

— Один раз, государь! — и пересказал ему мой ответ. — Мне жалок был Барклай в его несчастии и оставленный всеми, им облагодетельствованными.

Государь потрепал меня по плечу, сказав:

— Ты все старый.

Позвонив, приказал позвать графа Шувалова и сказал ему:

— Отвези его к князю Горчакову; скажи, что он останется при нем.

Мы поехали в придворной карете. Князь Горчаков рассказывал мне после, что он испугался, думая, что меня привезли к нему, дабы отправить в Сибирь.

При князе Горчакове — по 1816 год.

В начале сего, т. е. 1816 года, пригласил меня, по высочайшему повелению, граф Аракчеев. Доложили графу. Он встретил меня в адъютантской и повел к себе в кабинет.

Граф : Я думаю, вы знаете, что, по высочайшему повелению, я вытребовал из Вологды Магницкого в Грузино [245]?

Я : Слышал, ваше сиятельство; весь Петербург об этом знал.

Граф : Мне нужно некоторое объяснение по некоторым делам. Между разговорами, пришлось мне спросить его: «Правда ли это, сам государь и все в Петербурге говорят, будто де Санглен был причиной вашей ссылки?» Он отвечал мне: «Нет, если бы мы не пренебрегли его знакомством, то, вероятно, ссылки бы не было». Я сказал: «Сам государь намекнул мне на dе Sanglin». Магницкий отвечал мне: «Это у нас в обыкновении». Сколько я ни старался выведать причину их отправления и заставить сказать откровенно: «Не де Санглен ли?», он подтвердил мне то же и прибавил: «Мы им одолжены». Я спросил его: «В чем же это одолжение состояло?». Он отвечал: «Благодарность заставляет о том умолчать, чтобы де Санглена не подвергнуть еще большим неприятностям». Теперь спрашиваю я вас; государь желает знать, в чем это состояло?

Граф посадил меня подле себя на диван, и с необыкновенной лаской подтвердил свое требование.

Я : Полагаю, что Магницкий намекал на следующее обстоятельство. В начале января 1812 года приехал ко мне Бологовской, знакомый мне по Москве, и, сказав мне, что Балашов просит его свести поближе со Сперанским и Магницким, просил у меня совета: «Приступить ли ему к этому делу?» «Охота тебе вязаться в такие темненькие дела, — сказал я ему. — Неужели ты думаешь, что министр полиции незнаком со Сперанским и Магницким; берегись, как бы вы все вместе куда-нибудь не прокатились; впрочем, ведь это тебе в привычку». «Ты меня пугаешь», — сказал он мне. «Отнюдь нет, но ужели ты думаешь, что, если только нужно будет, не Балашов, а министр полиции, выдаст тебя?» Бологовской уехал, но на другой день возвратился и сказал: «Магницкий и Сперанский объявляют тебе, что если ты будешь так дурно отзываться о Балашове и впредь, то они доведут это до его сведения и тебе будет нехорошо». «Спасибо, — отвечал я Бологовскому, впредь наука. Теперь поезжайте хоть все к черту, заговоришь о них — я буду молчать».